Львовская гастроль Джими Хендрикса - Андрей Курков

– Ну вот, теперь всё хорошо, – произнесла Дарка, внезапно оказавшись рядом вместе со сменщиком. Она выглядела невысокой, миниатюрной, лакомой.

– Так, может, вас домой подвезти? – предложил Тарас.

Дарка бросила взгляд на мужчину, приехавшего на «Ладе», помедлила с ответом, но потом отрицательно мотнула головой.

– Орест Васильевич лучше дорогу знает.

Она кивнула на прощанье, села в белую «Ладу», и унесла ее машина куда-то вдаль по пустынной улице.

Поднимаясь на свой второй этаж усталой походкой, задумчивый Тарас чуть было не наступил на пятую ступеньку. В последний момент удалось ему из последних сил податься вперед всем телом и перенести правую стопу на следующую, шестую ступеньку.

Уже сквозь сон он услышал из радиоточки звуки гимна. На лице улыбка появилась. И вдогонку мысль пролетела об их с Даркой сходстве – оба ведь ложились спать очень уставшими и рано утром. А значит, оба спали крепко.

За окном уже вовсю шумела жизнь, громыхали грузовики, машины. Стучали по тротуару подошвы дешевых ботинок. Город ожил и издавал тысячи звуков, не способных проникнуть в глубокий сон Тараса.

Глава 13

Далеко за полночь Алик шел по Замарстиновской к себе домой, на свой личный, маленький и уютный край города Львова, где во дворике, который он делил с пятью полными и не полными семьями, не было ни одной собаки. Отсутствие собак позволяло приходить домой в любое время, не тревожа ни тишину, ни сон соседей.

Настроение было легкое и романтическое. Именно с таким настроением он выполнил свои служебные обязанности «левого» осветителя в театре оперы и балета, а именно – осветил со своей рабочей ложи левой стороны зала мощным прожектором симпатичную постановку «Веселой вдовы» Оффенбаха. В антракте посмеялся с дамами-гардеробщицами, угостившими его чаем из термоса. Пару раз улыбку на его лице вызвали уже не раз виденные сценки из оперетты. Для него эта оперетта несла как бы двойной смысл. Видел он в ней больше, чем обычный зритель, потому что, зная актеров и актрис и их между собой отношения, улыбался он еще и тогда, когда актеры по велению случая и Оффенбаха вдруг начинали играть самих себя. Бывшие реальные возлюбленные талантливо играли опереточных возлюбленных, но в их глазах в это время вспыхивали совсем не театральные искорки. С высоты боковой осветительной ложи, конечно, «прочитать» глаза актеров мог только Алик. Неосведомленному зрителю куда интереснее казались яркие костюмы, жесты, фразы.

Мимо пронеслась «скорая помощь» с синей мигалкой, но без сирены. Порыв ветра от промчавшейся машины чуть не сорвал с головы Алика его любимую кожаную широкополую шляпу. Синие отблески виднелись впереди даже тогда, когда машина уже скрылась из виду. Темное небо насупилось. Алик почувствовал, как оно опускается ниже, словно хочет именно в него попасть дождем или ливнем. Прибавил шагу. Его шаги, создававшие в ночной львовской тишине единственный ритм, зазвучали чуть громче.

Впереди показался очередной перекресток со светофором. Когда Алик приблизился к нему, светофор включил красный сигнал, и Алик остановился. И лишь тогда заметил, что идет он по проезжей части дороги. Хоть и по краю, но по проезжему краю. И, особенно не задумываясь, но где-то подспудно ощущая себя собственным транспортным средством, он дождался зеленого сигнала и только после этого быстро перешел пересекающую его путь улицу.

Этот путь и именно в это время он проделывал сотни раз. Человек создает себе маршруты и потом всю жизнь следует им. И если маршрут меняется не по его воле, то чувство возникающего дискомфорта может равняться по последствиям серьезному заболеванию.

Вот и сегодня, а точнее, вчера поздним вечером, после работы в театре он отправился на Грушевского к своей давней подруге, и с ней они просидели за кухонным столом и разговорами почти до двух ночи. Ночное время «заговаривается» быстро и незаметно. Оно не идет, как часы. Оно присаживается с вами рядом за стол и оказывается тем невидимым третьим, который хранит удовольствие вашей беседы, позволяет расслабленно углубиться в воспоминания. Оно никогда не торопит.

Но когда беседа уже позади и человек вышел из уютного частного мирка в менее уютный общий, к тому же ночной и вот-вот готовый разродиться дождем, тогда уже время торопит и никуда от него не деться, потому что вместо тикающих стрелок стучат подошвы по булыжнику или асфальту и человеку, как особому часовому механизму, позволяется ускорять свое движение, ускорять свое собственное время как для обычной безопасности, так и просто для быстрейшего перехода в свой следующий уютный частный мирок.

Где-то высоко над головой Алика раздался странный шум, и Алик поправил широкополую кожаную шляпу, насадил ее на голову покрепче, чтобы внезапный порыв ветра ее не сорвал.

Впереди, метрах в десяти, на дорогу упало что-то грузное и темное. Алик приостановился. Через минуту подошел осторожным шагом и присел на корточки над распластанной на асфальте большой мертвой вороной. Ее черная головка была в крови. Бросив встревоженный взгляд в темное небо, Алик поднялся, обошел неподвижную птицу и продолжил свой путь. Только легкие мысли и ощущения оставили его. Тишина ночного города была теперь созвучна тишине в его голове. Он только отметил мысленно, что до его дома еще минут пятнадцать ходьбы.

Увидев свою калитку и свой ближний к дороге одноэтажный домик, который он делил со своей мачехой, Алик обрадовался. Еще пару минут, и он зайдет в свой флигелек, комнату-пристройку с двумя окошками: одно на огород мачехи и на деревянную будочку туалета и второе – на узкий проход между домом и несколькими пристроенными друг к другу кирпичными сарайчиками. Если выйти из его жилища, повернуть налево, а потом сразу направо и вверх, то можно подняться по тропинке на горку, где усилиями его и его друзей была обустроена площадочка для шашлыков с деревянными столиком, скамейками и навесом от дождя.

– Добрый вечер! – прозвучал за спиной Алика мужской полушепот, когда его рука уже взялась за верхний край калитки.

Алик напряженно замер. Оглядываться не хотелось. Вспомнились лихие семидесятые-восьмидесятые и досаждавшие ему представители внутренних органов – милиционеры, гэбисты, появлявшиеся совершенно неожиданно и иногда так же игриво и издевательски вежливо говорившие неуместные случаю слова приветствия.

– Кто это? – спросил Алик, не оборачиваясь и не трогаясь с места.

– Рябцев, капитан Рябцев, – ответили из-за спины уже нормальным, не приглушенным голосом, и интонация теперь оказалась подчеркнуто приветливой.

Алик обернулся. Перед ним стоял его бывший «куратор» из КГБ.

– Что вы здесь делаете? – удивился слегка раздраженно Алик.

Просительное выражение лица бывшего гэбиста навело Алика на мысль, что Рябцев пришел попросить в долг денег. От этой мысли Алик улыбнулся – более смешного адреса для одалживания денег, чем Замарстиновская, 270, во Львове и быть не могло.

– Я ж не с пустыми руками, – Рябцев показал взглядом на старомодный черный портфель-дипломат в правой руке.

– А там что? – подозрительно поинтересовался Алик, вспомнив о недавнем недвусмысленном заявлении Рябцева на Лычаковском кладбище.

Рябцев слегка встряхнул дипломатом, и оттуда донеслось звяканье стекла.

– Бутылочка, – сладко произнес ночной непрошеный гость. – К разговору…

– Ладно. – Алик вздохнул, открыл калитку и пропустил Рябцева вперед.

Тот, словно был частым гостем у Алика, тут же прошел за дом, повернул налево и остановился у узкой дверцы, заклеенной плакатами, наклейками и различными памятными этикетками прошлого века.

В маленькой комнатке вспыхнул свет. На стенах ожили старые фотографии.

– Тут ничего не поменялось! Просто удивительно! – вырвалось у Рябцева.

– А вы разве у меня бывали? – удивился Алик, засовывая свою шляпу на верхнюю полку вешалки в коридорчике.

– Конечно, бывал, но в ваше отсутствие… Извините, так уж тогда положено было. Сами вы меня не пригласили бы… А мне тут у вас нравилось! – И Рябцев прошел к дивану у левой стены и уселся на него без приглашения. Уселся и словно пощупал его худой задницей, проверяя на упругость.

– Чай? Кофе? – вежливо спросил Алик.

– Что вы, что вы! Не беспокойтесь! Я всё с собой принес! – Рябцев поднялся, раскрыл портфель-дипломат и выложил из него на стол бутылку водки, консервированный салат из морской капусты, хлеб, колбасу.

Алику ничего не оставалось, как заняться сервировкой стола. Радовало одно: не надо было выдвигать столик от окна на середину комнатки.

Рябцев больше не вызывал у Алика раздражения. Как-то слишком легко он вписался в микроландшафт этой комнатки, словно специально уменьшившись в размерах, чтобы не выделяться на фоне предметов жизненного обихода. Так же легко и по-свойски он воспользовался садовым умывальником, висевшим в левом углу над тумбой-раковиной, внутри которой стояло обычное ведро для воды. Тут же он вытер руки о полотенце, висевшее на гвоздике слева от умывальника. И уже сидел в позе «всегда готов» за столиком, на который хозяин выкладывал не спеша рюмки, тарелки и вилки.