Благословенная тьма - Дмитрий Черкасов

Ступе не раз приходилось туго, река изобиловала порогами и водоворотами, но он уверенно преодолевал все препятствия даже в сгустившихся сумерках. Было совершенно очевидно, что этот маршрут он одолевал не однажды. И выламывался, скорее всего, для виду, просто набивая себе цену.

Причалили к берегу во втором часу после полуночи.

Ознакомиться с местностью в темноте не представлялось возможным, но у протодьякона сразу сложилось впечатление, что Крошкино как две капли воды похоже на Бирюзово, - впоследствии утро показало ему, что он не ошибся.

Все та же могильная тишина.

Тем не менее, до утра еще надо было дожить - Челобитных поймал себя на мысли, что, он, похоже, начинает думать на манер своего проводника. Для профессионального ликвидатора это никуда не годилось, и протодьякон принялся усердно молиться, прося Господа послать ему новые силы.

Ступа же, привязав лодку, зашагал вверх по откосу.

- Фонарь включи, - подал голос протодьякон, стараясь не отстать и не потерять его из виду.

- Нет фонаря, - отозвался Ступа, даже не оборачиваясь.

- У меня есть, - Пантелеймон полез в рюкзак.

- Угомонись, - строго приказал Ступа. - Не надо здесь светить.

- Да почему?!

- Не надо, - упрямо повторил тот.

- Боишься черта привлечь?

- Не поминай его всуе.

Протодьякон усмехнулся:

- Что-то новое - всуе нельзя поминать только Бога.

Он сказал это единственно из духа противоречия, ибо прекрасно знал, что черта тоже поминать не следует.

Ступа отреагировал с непривычной обстоятельностью:

- Знаешь, как в народе говорят? Бога нет, зато сатана есть…

Протодьякон, никогда не чувствовавший в себе миссионерских способностей, достаточно легко справился с мимолетным желанием обратить проводника в истинную веру. Он и впрямь не нанимался насаждать православие, на то у Службы есть специальное Отделение - работающее, кстати сказать, не очень-то эффективно.

Сказал лишь одно:

- Если оно и так, то сатане без разницы, с фонарем ты или без оного. В темноте ему даже сподручнее тебя достать…

Ступа внезапно трижды плюнул через левое плечо; Пантелеймон едва успел увернуться.

Вокруг по-прежнему стояла мертвая тишина. Ни лая собак, ни птичьих голосов, ни даже хора цикад. Если бы они не поднимались, а спускались, легко было бы вообразить нисхождение в преисподнюю, где Ступа легко мог бы выступить в роли дантовского Вергилия.

Постепенно глаза протодьякона привыкли к темноте, и вскоре он даже сумел различить смутные очертания домов. Свет нигде не горел, деревня выглядела покинутой.

Протодьякон вспомнил, как наблюдал подобное близ Припяти, когда только еще начинал свое служение и был брошен на ликвидацию помешавшегося главаря новоявленной секты, который возомнил себя мессией и призывал немногочисленных последователей распространить радионуклиды по всей стране - катастрофа, дескать, положила начало новому времени и новому миру. В подтверждение своих бредней несчастный цитировал апостола Павла, изрекшего, что «все мы умрем, но все мы изменимся». В ожидании скорых мутаций главарь секты уже направил нескольких эмиссаров во все концы страны, и важно было не дать ему развернуться еще шире.

Пантелеймон, метя ему в сердце, выстрелил сектанту в грудь и попал, но тот еще жил какое-то время и слабым голосом пророчествовал, так что пришлось добивать контрольным… Возле первой же избы Ступа остановился.

- Добрались, слава Тебе, Господи, - изрек он совершенно непоследовательно, позабыв, что только что отрицал существование Того, Кого славил.

Протодьякон автоматически перекрестился.

- Неловко будить людей, - заметил он.

- Некого будить-то, - ответил Ступа. - Хата давно пустая - ночуй, сколько хочешь.

- А другие? Да есть ли тут вообще кто живой?

- А как же, - усмехнулся тот. - Поутру и познакомишься. Бывай, отчаянный ты человек, неразумный…

Пантелеймона его слова неприятно поразили:

- Что это значит - «бывай»?! Ты разве не задержишься? Куда тебя, дурака, несет в такой час?

- Вот именно что не задержусь. Гони гонорар, - он снова удивил протодьякона неуместным в своих устах словом.

Челобитных, хоть и был - назовем вещи своими именами - убийцей, воспитывался в православной вере, а потому всерьез обеспокоился судьбой этого дремучего, не очень понятного человека.

- Постой, - сказал он. - Тебе же передохнуть нужно, надорвешься. Здоровье-то у тебя, как ни крути, всяко не особенное… того оно, сам понимаешь…

Ступа нетерпеливо потер пальцами у него под носом:

- Деньги давай, - повторил он раздраженно.

- Погоди. - Пантелеймон, помявшись, полез в рюкзак. Он засветится, дело ясное, но не полностью. В принципе, а что особенного в том, что ученый отправляется в лихие и дикие места, будучи вооруженным? Он достал «стечкина», показал Ступе: - Проспишься нормально, а если кто сунется, я его встречу, как следует…

- Для себя побереги, - отреагировал проводник. - Застрелиться. Третий раз говорю: гони монету!

- Вот окаянный, - пробормотал Пантелеймон, не желая признаваться себе в том, что старается задержать Ступу не только из человеколюбия, но и из чувства самосохранения. Ему не улыбалась перспектива одиночной ночевки в пустой хате.

Тем не менее, протодьякон вынул деньги, нехотя протянул Ступе. - Получи и проваливай, дурная голова.

- Дурная, да на плечах.

Ступа пересчитывал купюры. Что он видит, в этакой темени? Проводник, однако, видел прилично. Прямо кошачье зрение! Удовлетворившись, он сунул деньги в карман, повернулся и, ни слова не говоря, зашагал прочь.

- Подумай хорошенько! - крикнул ему в спину Пантелеймон.

Тот на секунду замедлил шаг, обернулся и приложил палец к губам.

Махнув рукой, Челобитных подхватил рюкзак и толкнул калитку, еле державшуюся на петлях. Вошел во двор, держа оружие наготове. Демонов он не ждал - готовился к встрече с людьми. Демоны - крайний случай; гораздо чаще оказывается, что за происками якобы нечистой силы скрываются обыкновенные человеческие существа.

Проводник оставался темной лошадкой. Никто не мог поручиться в том, что Ступа не состоял в сговоре с местными бандитами. Завлекал доверчивых самозваных ученых в ловушку и оставлял на расправу, имея долю как от жертв, так и от подельников.

Готовый ответить пулей на малейший шорох, протодьякон поднялся на крыльцо.

Все вокруг, однако, словно почуяло опасность и затаилось, не давая ему ни малейшего повода открыть стрельбу.

Пантелеймон осторожно взялся за дверную ручку, потянул на себя. Не заперто.

Дверь распахнулась с тонким скрипом, распоровшим безмолвие. Пантелеймон включил фонарь. Он отнюдь не собирался считаться с суеверными страхами своего проводника-недоумка.