Литературная Газета 6403 ( № 6 2013) - Литературка Литературная Газета

Прославленным Кортасар стал далеко не сразу. Эти письма 1960-1965 гг. и есть история его успеха. Они адресованы Франсиско Порруа, основателю издательства "Минотавр", литературному агенту, другу, идеальному читателю. Порруа сыграл огромную роль в литературной судьбе и мировом признании Кортасара. Писатель с нежностью отзывался о минотавре, этой некогда взятой им под защиту "благодарной животине", которая теперь прекрасно издаёт его книги. "А люди увидят в этом простое совпадение - смешно!" - ликует он, обсуждая подготовку "Историй о хронопах и о фамах". В письмах прямо на глазах крепнет дружба Кортасара и поверившего в него Порруа. Прямо пропорционально взаимопониманию растёт писательская уверенность в собственных силах. Вот Кортасар ещё сомневается в своей способности дать дельный совет насчёт оформления книги - "у меня нет никаких идей, я всегда был бездарен в рисовании". Спустя год-другой он не только азартно и придирчиво обсуждает макет, но и нисколько не затрудняется принять участие в работе над фильмом. Он приобретает вес в Европе, уверенно пишет о рецензиях на свои книги, о журналистах, которым даёт интервью, взаимодействии с крупнейшими иностранными издательствами. "Моя профессия позволила мне в конце концов ставить свои условия", - удовлетворённо отмечает в 1964 году ещё недавно почти безвестный аргентинец.

Во всём этом - немалая заслуга Франсиско Порруа. Уже в 1961 году он превращается в "дорогого друга" и "дорогого хронопа". "У читателя память короткая, встретив тот же текст в корпусе книги, он вряд ли спохватится, что где-то его уже видел", - откровенничает Кортасар со своим другом, с "дорогим Пако", чья память никогда его не подводит, и признаётся: "Я сказал Ауроре: теперь я могу умереть, потому что там, через океан, есть человек, который испытал ровно те чувства, которые, как я намечал, должен бы испытать мой читатель". Аурора Бернардес - жена Кортасара, которая и подготовила к опубликованию полную его переписку. Теперь и на русском есть её небольшая, но весьма существенная часть: письма к издателю, который, по счастливому совпадению, оказался к тому же идеальным читателем.

"Империалисты всегда начеку"

В ноябре 1962 года в журнале "Новый мир" вышла повесть некоего А. Солженицына "Один день Ивана Денисовича" и в редакцию хлынул поток писем. Писали рабочие, студенты, пенсионеры, военные, бывшие зэки и нынешние подследственные. Об А. Солженицыне не имелось никаких сведений, и потому письма, обращённые к нему, могли начинаться так: "Дорогой Иван Денисович!"

"Сегодня я прочёл в журнале вашу повесть - и потрясён. Больше того, я счастлив[?] Она с огромной силой подтверждает великую истину о несовместимости искусства и лжи", - в этих словах слышен священный восторг, радость обретения правды. За редким исключением, все отклики подписаны именем и фамилией автора, с указанием точного домашнего адреса: люди несли ответственность за свои слова, и это, как верно отмечают составители сборника, "при сегодняшнем бесстыдстве анонимных словопотоков, наполняющих информационное пространство, выглядит особенно достойным".

Среди писавших были братья Твардовского - кузнец со Смоленщины и столяр из Нижнего Тагила. Твардовский отметил, что отклики эти были необычны для их родственной переписки; оба брата благодарны за публикацию повести. Уже в январе Твардовскому пишет Евгения Гинзбург, именно тогда решившаяся просить об опубликовании записей своего крутого маршрута.

Поступала и критика. Частью от бывших зэков, указывавших, что режим лагеря, где сидел Иван Денисович, был из лёгких. Со многими из них Солженицын встретился потом лично, собирая материал для новой, огромной книги. Среди таковых, где с выверенными комплиментами перемешана довольно едкая критика, было письмо Шаламова.

Но были и иные, смятенные, отзывы. Например, такой: "Написали Вы со всею честью и правдой[?] но разве нужно было написанное публиковать? Чего же больше, Зла или Добра, Вы сделали сейчас? Понимаете ли, какую борозду пропашет в душах не литературных, а нормальных ребят наших каждая строка этих воспоминаний?" Представитель французской компартии Жан Тирло полагает, что публикация повести Солженицына "не принимает во внимание единства интересов различных компартий; империалисты[?] используют до конца и методически все наши ошибки".

Даже в оценке художественных достоинств повести не существовало единства. Кто-то порицал "полудетский недоразвитый стиль". Кто-то горячо твердил, что Солженицын "вернул литературе то, без чего она не может существовать: тональность, гармонию, ритм". Были те, кто, подобно Станиславскому, сурово заявлял, что не верит в этих "обесчеловеченных человечков", от которых "остались одни желудки". И лишь одного не было в письмах: спокойствия, отрешённости. Нашлись читатели, сравнившие повесть об одном дне лагерного заключённого с Библией. Судя по редчайшему накалу страстей, искренности чувств, серьёзности высказанных убеждений, это сравнение, оставаясь преувеличенным, не было безосновательным.

Татьяна ШАБАЕВА

Вынутые шпильки

Вынутые шпильки

Лев Аннинский.

Эвтерпа в лапах Гименея. Любовь и брак в жизни великих русских поэтов. - М.: Изд-во ИЖЛТ, 2012. - 198 с. - 500 экз.

Книга Льва Аннинского привлечёт читателя и именем автора - острого, неожиданного критика, и эмоциональным названием "Эвтерпа в лапах Гименея". Даже не зная, кто эти Эвтерпа и Гименей, предчувствуешь непростую историю.  Автор объясняет в предисловии: "Эвтерпа - муза поэзии. Гименей - покровитель брака". "То есть это о семейной жизни великих поэтов?" - решит любознательный  читатель и немедленно книгу купит. И, возможно, будет несколько разочарован. Потому что первая же история пренебрегает заманчивым "клубничным"  сюжетом. Здесь не столько о любви, а об истории, о смутном времени и двух его пророках - А. Белом и А. Блоке. Белый - "пленный дух", мистик-арлекин, антропософ, забалтывавший людей до обморока, и Блок - символист, корректный, молчаливый, "героический ариец". Оба - профессорские дети, поклонники Владимира Соловьёва, оба погружены душой  в грядущую судьбу России; их диалог - письма, стихи, статьи - не раз воспроизводился в исследованиях русской культуры начала ХХ века.

"А Любовь?" - время от времени восклицает Л. Аннинский голосом обиженного читателя и, уступая ему, на полстранички описывает "соблазнительную сцену", когда Любовь Дмитриевна на свидании с Белым уже и шпильки разрешила ему вынуть из своих роскошных волос Прекрасной Дамы[?] "Вынутые шпильки - знак женской готовности", - замечает автор,  но  поэт по неопытности упустил время и позволил Даме опомниться и сбежать от греха. Вот и вся любовь. А никто и не обещал адюльтерной истории. "Остережение в катастрофе" - называется этот рассказ с двусмысленным подзаголовком: "Александр Блок. Андрей Белый. Любовь". И если уж речь идёт о браке, то о браке Блока с Россией. Если говорится о противоречиях творческой личности, то это борьба Люцифера с Ариманом. А трогательные подробности: как Блок нянькой сидел у постели больного друга (после всех страстей, разрывов и вызовов на дуэль) или предлагал ему денег "без срока отдачи", - создают конкретный и фантастический характер отношений двух поэтов. И - что, собственно, интересует автора - характер времени.

Более всего соответствует заглавию книги глава "Мальчик и Колдунья" - о Гумилёве и Ахматовой. Тут уж и Гименей налицо, и Эвтерпа, запечатлевшая портреты супругов.

Он любил три вещи на свете:

За вечерней пенье, белых павлинов

И стёртые карты Америки.

Не любил, когда плачут дети,

Не любил чая с малиной

И женской истерики.

[?]А я была его женой, -

лаконично сообщит Колдунья. А Мальчик, измученный постоянными, в течение трёх лет, отказами на свои постоянные предложения руки и сердца и выросший за это время в лихого конквистадора и мэтра акмеизма, заполучив, наконец, Жар-птицу, поймёт:

Из логова змиева,

Из города Киева,

Я взял не жену, а колдунью.

Мальчика расстреляют в 21 году, а Колдунья переживёт всех знаменитых современников, станет живой легендой, а память о "муже своей юности" упрячет в тёмные закоулки "Поэмы без героя", растворит в царскосельском пейзаже, обставит сложной системой зеркал.

"Брак и любовь личность скорее разрушают, это испытание[?]

А ранний брак (как у меня) - вообще катастрофа. Удар на всю жизнь". Так считала другая героиня  Аннинского - Марина Цветаева, "ради супружеской верности располосовавшая свою жизнь на кроваво-красные и смертельно-белые полосы". Верность  фигурирует в плане идеальном: в любви Марина - человек страсти и действия, какой уж тут Гименей[?] Но и здесь в центре внимания драматургия не столько любви, сколько истории.  "Выпало бы им жить в более счастливую эпоху - прожили бы, как полагается, до ста лет вместе и умерли бы в один день". Лукавый автор сам не верит своим словам: ведь совершенно очевидно, что жить с такой женой, как  Цветаева, всё равно что жить с волной цунами.