Крушение республики Итль - Борис Лавренёв

Оба вышедших остановились у трапа, прощаясь.

Вахтенный офицер напряг слух и услыхал голос сэра Чарльза:

– До свиданья, ваше высочество! Позвольте поблагодарить еще раз за ваше любезное посещение. Я думаю, нам полезно будет продолжить так мило начавшееся знакомство. Не забывайте, что я всегда к вашим услугам. Его величество в ответ на мою радиограмму предписал оказывать вам полное содействие во всех ваших нуждах.

Собеседник лорда Орпингтона поднял голову, и при свете трапового фонаря мичман увидел одутловатое детское лицо с мелкими чертами.

– Благодарю вас, сэр, – сказал он, слегка шепелявя, – вы так добры. В моем тяжелом положении изгнанника мне вдвойне дорого ваше сочувствие. Я не знаю, как я смогу отблагодарить вас!

Генерал Орпингтон, отвечая, понизил голос, и мичман, забыв осторожность, вытянулся в сторону разговаривающих.

– Ваше высочество! Я не требую благодарности. Но в день, когда вы снова займете принадлежащее вам, по праву рождения, место, я буду счастлив вашей дружбой.

– Ах, сэр! Что может дать вам дружба несчастного кавалерийского поручика, не имеющего родины, гонимого и третируемого чернью?

– Мужайтесь, ваше высочество! Всему свое время! Вспомните, что Наполеон был сначала тоже безвестным поручиком.

– О, вы воскрешаете меня! – прочувствованно ответил незнакомец, пожимая руку лорда Орпингтона. – До свиданья!

Он завернулся в плащ и спустился вниз. Сэр Чарльз ушел в рубку, мичман долго смотрел вслед шестерке, пока не затихли звонкие всплески весел.

Высадившись на набережную, собеседник сэра Чарльза бросил матросам золотой и поспешно удалился. Выйдя из таможенного двора, он остановился и облегченно вздохнул.

За мысом воткнулся в небо верхней половиной узкий серп позднего месяца.

Казалось, что из-за черного массива горы высунулся чей-то палец с лукавой угрозой или предостережением.

Человек снял каскетку и плащ. Каскетку он сунул в карман плаща и перебросил его через руку. Открытая грудь фрачной рубашки засветлела голубоватым отражением предрассветного сумрака. Он еще раз поглядел на месяц и сказал вслух:

– Какая таинственная ночь! Кажется, в этом воздухе тайны зреют на ветках деревьев, как апельсины. И этот месяц, как он похож на мизинец Шехеразады, лукаво предупреждающей: «Тес… сейчас я поведу вас в мир тайн и фантасмагорий». Я приветствую вас, милая сказочница! И еду в мир сказки!

Он легко раскланялся в сторону мыса, перебежал площадь и подозвал извозчика.

– В «Преподобную Крысу», – сказал он, садясь и с ребяческим удовольствием ощупывая в кармане туго набитый, скрипевший кожей, бумажник.

9. Gentilhomme sans mersi

Вход в «Преподобную Крысу» доступен только государственным деятелям республики первых пяти классов табели о рангах, шулерам и кокоткам.

И, благодаря тому, что принципы широкого демократизма главенствовали в Итле, эти три категории посетителей вполне мирно уживались под сводчатыми потолками «Крысы», расписанными в средневековом вкусе.

Тем более что ночь, вино и беспечное веселье уничтожали сословные различия, и к разгару ночных увеселений иностранцы могли видеть трогательную демонстрацию единения всех посетителей.

За буфетной стойкой, в центре зала, возвышалось нечто чудовищное, похожее на гору, сложенную из плавательных пузырей, завершенную колоссальной тыквой.

Нам необходимо отвесить этой тыкве почтительный поклон, ибо это сам хозяин «Преподобной Крысы», старый Антоний Баст, некоронованный диктатор республики.

Его необъятный карман широко открыт для кредита всем политическим деятелям Итля, и именно по этой причине политика Итля – политика Баста.

Вот почему все вопросы в парламенте разрешаются единогласно, несмотря на наличие десятка враждующих партий. За спиной голосующих, как древняя Ананке, стоит фигура Баста, встряхивая сардельками, пальцев аккуратно сложенные векселя депутатов, и ни одна рука не осмелится подняться против законопроекта, когда он нужен Басту.

Если всмотреться внимательнее в тыкву, можно увидеть в ней две крохотные щели, в которые природа вставила по маслине. Это глаза Антония Баста. Сонные и апатичные – они видят все. Они проникают сквозь сукно жакетов, кожу бумажников, кости и мускулы, они знают самые сокровенные помыслы деятелей республики, развлекающихся за столиками «Преподобной Крысы».

Они видят раздувающиеся ноздри мужчин, твердые подбородки самцов, склоненные к тонким профилям женщин, бледных от страсти и пудры. Они знают все тайны этих ночных связен, знают продажную цену каждой женщины и каждого патриота и могут заранее сказать, какие пары, возбужденные танцами и вином, уйдут к утру в уютные кабинеты, не пропускающие звука. Они видят, как вздымается в вырезах шелков горячее розовое мясо, как скрипят жесткие пластроны и руки мужчин сжимают вилки и ножи с такой чувственной яростью, как будто в них не металл, а податливое и желанное тело.

Старый Баст знал, что сегодняшний, исключительный даже для «Крысы», наплыв посетителей вызван жаждой увидеть новую звезду его заведения, о которой афиши гласили заманчиво и глухо: «Непревзойденная дива мировых сцен ***».

Эти таинственные звездочки обещали нечто необыкновеннее, и взгляды публики, переполнившей зал; все чаще и чаще обращались к занавесу, на котором беспечная кисть веселого бродяги-художника расписала солнечными красками чудесную старую сказку о крысолове из Гаммельна.

Но шалунья Шехеразада несла в эту ночь в своих благоуханных ладонях совершенно нежданные сюрпризы высшему свету республики, и внезапно прошедший по залу ветерок удивления заставил всех повернуться к парадной ложе рядом со сценой, которая носила громкое имя «коронной».

В ней неожиданно для всех появился человек.

Собственно, в этом не было ничего удивительного. Всякий республиканец, обладавший свободной наличностью, чтобы заплатить за ложу, мог свободно располагать ею по своему усмотрению, и этим правом пользовались многие из чувства самолюбивого патриотизма, чтобы осчастливить себя хоть кратким прикосновением к креслам, на которых восседали некогда монархи Ассора.

Удивление же, охватившее посетителей старого Баста, было вызвано личностью человека, занявшего ложу, – так как у барьера ее, между двумя женщинами из хора «Преподобной Крысы», непринужденно расположился принц Максимилиан Лейхтвейс.

Каждому гражданину Итля, даже не державшему еще первого экзамена по закону божьему и не научившемуся заправлять как следует хвост рубашки в разрез штанишек, было твердо известно, что у принца Максимилиана никогда не бывает одновременно денег больше, нежели нужно для покупки одной коробки сигарет из сена.

В «Преподобной Крысе» он бывал, правда, ежедневно, но лишь потому, что Антоний Баст, имевший ранее отношение к дворцовым кухням летней резиденции монархов Ассора, питал к молодому человеку сентиментальную привязанность, свойственную отставным поварам высочайших особ.

Принцу Максимилиану был разрешен раз навсегда свободный вход в заведение старика и даже подавался обычно ужин из двух блюд, составленный из остатков вчерашнего меню. Принц имел и свой столик, в углу ресторана, рядом с входом в мужскую уборную, и на этом столике была привинчена серебряная пластинка с монограммой и короной, которую молодой человек самоотверженно сорвал со своего портсигара.

Но занятие коронной ложи было для бедного юноши такой же несбыточной мечтой, как и возвращение суверенных прав на трон Ассора.

Поэтому шепот изумления при виде обладателя ложи был вполне законен и своевременен. Несколько пар лорнетов уставились на принца с плохо скрываемой настойчивостью.

Антоний Баст с высоты своего сидения у буфета нахмурился. В его расчеты вовсе не входила такая открытая роялистская демонстрация, так как среди посетителей могло оказаться немалое количество людей, приверженных республиканскому строю настолько, что присутствие на почетном месте потомка изгнанной династии, прикрепленного к ресторанной уборной, могло заставить их прекратить посещения «Преподобной Крысы».

Старик даже шевельнулся на стуле, чтобы немедленно попросить принца покинуть ложу, как произошло нечто, перевернувшее твердо установленные порядки и понятия.

Мимо ложи проходила продавщица цветов, тоненькая чахоточная девочка, обычно зарабатывавшая себе в «Преподобной Крысе» дневное пропитание корзиной роз.

На глазах всего зрительного зала принц поманил продавщицу пальцем, перегнувшись через барьер ложи, выбрал из корзины несколько роз, потрепал девочку по щеке и, вынув из бумажника развернутую десятитысячную бумажку, сунул ее девочке за корсаж, прибавив достаточно громко:

– Возьми, детка! Снеси своей маме, она больна. Вам хватит этого на несколько дней. Бедность – скверная вещь.

Девочка растерянно уронила корзинку и, прижав худые руки к корсажу, бросилась опрометью из зала, а принц опустился на место с небрежной улыбкой человека, сделавшего пустяк, о котором не стоит вспоминать.