Уникальный роман - Милорад Павич

– Но я этого никогда не узнаю…

Этим и завершились поиски нечестивого. Александр Сергеевич взял кнут из рук пьяного кучера, хлестнул лошадей, они тронулись, экипаж закачался, и он, убаюканный, задремал. На колокольне Петропавловского собора грянула полночь, лошади, испугавшись звона колоколов, быстрее понеслись в сторону дома. Бубенцы на них шепотом повторяли: «В-кон-це-оди-но-чест-ва-начи-на-ет-ся-смерть, в-кон-це-оди-но-чест-ва-начи-на-ет-ся-смерть…»

У сновидений никогда не бывает названий. И в том, и в другом из описанных мною случаев я дал им имена. Здесь я хотел бы обратить внимание старшего следователя Строса на то, что сон Дистели я назвал «Сон о смерти Пушкина» потому, что он совершенно точно предсказывает его смерть, хотя и не говорит о ней прямо.

Как известно специалистам, Пушкин умер 10 февраля 1837 года от раны, полученной им во время дуэли с французским эмигрантом Ж. Дантесом, который стрелял первым. Очевидцы отмечают, что лежавший на снегу поэт, смертельно раненный в живот, оперся на локоть и сделал свой выстрел, причем пуля попала Дантесу в грудь, но рикошетом отскочила от металлической пуговицы на его мундире, не причинив ему никакого вреда.

Напоминаю это затем, что, возможно, эти сведения окажутся важными и в случае дела «Дистели – Лемпицка», которым занимается господин старший следователь Строс.

Вторая часть отчета, который по требованию суда сделал Александр Клозевиц

(Фонозапись № 2)

Предоставляя судебным властям этот отчет о сне покойной госпожи Маркезины Андросович-Лемпицкой, сделанный в форме звукозаписи по требованию этих властей и господина старшего следователя Эугена Строса, хотел бы предварить его несколькими замечаниями.

Где-то ближе к середине этот «Сон госпожи Лемпицкой о шагах», как можно было бы его назвать, начинает вести себя довольно странно. Он разветвляется на три течения, три рукава, которые госпожа Лемпицка видит одновременно. Один из них она воспринимает как андрогинное существо, второй – как женщина, а третий – как мужчина… В сущности, точнее всего было бы сказать, что она видит сон в три этажа. Что означает этот трезубец, эта трехэтажная конструкция в конце сновидения госпожи Лемпицкой, можно было бы узнать у специалиста по глубинной психологии, потому что я не психиатр и не способен проникать в такие вопросы. Я всего лишь обычный торговец.

И наконец, должен заметить, что сон вообще довольно странная материя. Кто-то другой на моем месте, безусловно, совершенно иначе описал бы тот же самый сон госпожи Лемпицкой и, вполне вероятно, распределил в нем имена и роли, потому что в каждом сне, и в частности в этом, личности могут раздваиваться, то есть распадаться на половинки. Кроме того, напомню, что Лемпицка воспринимала свой сон скорее на слух, чем зрительно.

Хотя я передаю свой отчет и пленку с фонозаписью, руководствуясь самыми лучшими побуждениями, мои возможности в этой сфере, несомненно, весьма ограничены.

Сон покойной госпожи Маркезины Андросович-Лемпицкой о шагах

(как и насколько смог восстановить и описать его А. С. Клозевиц)

«Не мы владеем домами, это они владеют нами» – такой громко прозвучавшей фразой начинается сон госпожи Лемпицкой, которая в нем сразу же превращается в мальчика. Мальчик жил в большом доме своих родителей, принадлежавшем им. Он спал на втором этаже, в комнате, которая находилась в другой комнате, большей по размерам, – столовой. То есть это была комната в комнате. Кроме кровати там стоял еще сундук для подушек, его украшали две кожаные ручки и фарфоровое яблоко на крышке.

В этой маленькой комнатке имелось два окна с красивыми шторами, через которые можно было рассмотреть домашних и гостей, если они сидели в столовой, а вечером к мальчику могла заглянуть мать, чтобы узнать, заснул ли он. И если он лежал в кровати, держась за одну из кожаных ручек сундука, она считала, что он спит.

Но иногда мальчик не спал, несмотря на то что крепко сжимал ручку сундука с подушками. Он зажмуривал глаза и прислушивался. И слышал всегда одно и то же. Возле той стены, на которой не было окон, стоял огромный шкаф. Словно третья комната в комнате. И из него иногда доносились звуки шагов. Кто-то расхаживал внутри шкафа, стоявшего в детской комнате… Правда, не всегда. Но слышно было хорошо.

Продолжалось это годами, и мальчик успел уже пойти в школу и научился различать дни недели. И поэтому сумел определить, что шаги бывали слышны по воскресеньям, а иногда и по другим дням. Он долго мучился, пытаясь угадать, мужские они или женские. Или и мужские и женские? И куда они уходят, когда их звук замирает? У них были каблуки, но не очень тонкие, не такие, как у мамы. Значит, шаги принадлежали не маме. Иногда эти шаги за двустворчатой дверью деревянной громады были частыми и торопливыми, однажды они стали постепенно удаляться, а потом где-то вдалеке перешли в бег. Мальчик перепугался и напряженно вытянулся в своей кровати, но он не знал, как обо всем этом рассказать взрослым. Поэтому о шагах в шкафу он молчал.

В дверце шкафа была большая замочная скважина, и он был всегда закрыт на ключ. Одежда мальчика и его вещи в нем не лежали. Иногда мальчик заглядывал в шкаф через замочную скважину, но внутри был мрак, от которого пахло табаком. Кроме того, в дверцах шкафа было два окошка, закрытых решетками с рисунком из переплетенных конских подков.

Прошло много времени, прежде чем мальчик понял, что кроме воскресенья шаги слышны и по праздникам. Словно в свободные дни кто-то приходил погулять в шкафу, стоявшем в его комнате. Однажды вечером мальчик увидел, что шкаф постепенно заливает лунный свет. И что он проникает и через замочную скважину. Испуганный, он подтащил стул, влез на него и через зарешеченное окошко заглянул внутрь. Но ничего не увидел. Сунул в темноту палец, замирая от страха, что кто-то или что-то укусит его, и почувствовал, что за решеткой деревянный ставень. Взяв карандаш, он приподнял ставень. По-прежнему ничего не было видно, потому что изнутри, за решеткой и ставнем, была привешена какая-то перчатка. То же самое он повторил с другим окошком. Там перчатки не было. И внутри шкафа в свете луны было видно нечто столь невероятное, что мальчик от изумления чуть не свалился со стула. В шкафу росло дерево. Ясно можно было различить его бело-черную листву в лунном свете, таком же тонком, как и тишина, царившая в шкафу. Там росло самое настоящее, живое фруктовое дерево с прозрачными красными вишнями, похожими на стеклянные… А под деревом спала огромная белая борзая.

Объятый ужасом, мальчик никогда больше не смог решиться заглянуть в шкаф, а дела там приняли совсем дикий оборот: однажды вечером из шкафа ясно донеслось, как журчит, бурлит и клокочет вода и тихий женский голос поет песню «Зеленое защищает от дождя…» В конце каждой строфы голос тихонько икал и после короткого колебания снова продолжал напевать. От звуков этого голоса в мальчике пришли в движение все жидкости. Все соки его тела, словно голос обращался прямо к ним, отозвались и вскипели. В нем запенились выделения всех желез, горячая кровь облетела его тело, неся за собой, словно тень, и какую-то другую сеть, которая была не кровеносной, а гораздо, гораздо более старой, какой-то древней рекой, что миллионы лет совершает круговорот по людским телам. В тот же миг медовой стала слюна под его языком, в горле загорчило от горьких слез, глаза обжигало соленым потом с запахом тела разгоряченной кобылицы, а его мужское семя приобрело вкус женского молока…

Словно лунатик, мальчик подошел к шкафу и шепнул в замочную скважину:

– Что ты здесь делаешь?

Голос внутри прервался, будто кто-то перекусил нить. Мальчик, недоумевая, повторил попытку:

– Эй, кто ты?

Незнакомый голос ответил шепотом, который звучал ближе, чем казалось мальчику:

– Скажу, чтобы ты потом не говорил, что я не сказала.

– Почему ты не пускаешь меня к себе?

– Зачем ты мне нужен?

И песня зазвучала снова, тихо, иногда прерываясь икотой. Девушка внутри шкафа между отдельными стихами песни чихала, издавая запах рыбы, почесывалась, кашляла особым образом: всегда дважды, тихо, потом громко, ругала коней, плевала, отхаркиваясь, свистела сквозь зубы, звенела ключами, будто пытаясь изнутри открыть замок или закрыть его… И все это под песню.

Вдруг из шкафа кто-то дунул в глаза мальчику струей трубочного табака с ароматом вишни и меда. И тут все кончилось. В этом запахе, перепуганный и обессилевший, он заснул на полпути к кровати, опустившись на служившую ковриком овечью шкуру. Во сне незнакомое существо шепнуло ему на ухо несколько слов. Он не понял их, но запомнил и позже время от времени повторял, чтобы не забыть: