Маленький тюремный роман - Юз Алешковский

Несчастному невольно вспомнился семейный конфликт, и само собой на единственный глаз набежала слеза; то, что А.В.Д. пришлось вынести за полгода своего притворства и отчуждения Екатерины Васильевны, подозревавшей мужа в похождениях с одной из блудливых институтских дамочек, — было бы не под силу описать перу Шекспира, твори он в нынешние времена.

А.В.Д, было уже не до лирики, не до трагедии, не до воспоминаний о полугодовой подготовке к аресту — он был готов приделать заячьи уши всему НКВД, в чем его, как это ни странно, на первом же допросе обвинил Дребедень.

«Святой Трифон, — взмолился он, — найди выход, обрати во благо все переживаемое моими любимыми существами — мой ужас, муки, страдания, боль». — Дмитрий, Дима, закрой рот, не выпучивай глаза, но закуривай «Герцеговину», это передачка от Сосо, от Сулико… кури и внимательно вслушивайся в мой шепот… надеюсь в стенах нет наушников?.. хорошо тебя понял, но поостережемся верить в их отсутствие, прибегнем к шопоту… я — Саша Доброво, А.В.Д… сначала расскажи о себе как о «подсадном передатчике», обо мне поболтаем позже, время у нас есть… только не пудри мозги… через пяток минут походим по камере из угла в угол, иногда останавливаемся, разыгрываем сценку: ты вроде бы порешь какую-то чушь про баб, я соответственно реагирую… всячески жестикулируем, гримасничаем, фантазируем, импровизируем и так далее… контрапункт таков, что жесты — жестами, а необходимый нам разговор — разговором… учти: на кону твоя жизнь и судьба моей семьи… это мне, а не тебе, так и так каюк… отличный табачок, усатая гнида знает каким затягиваться до истомы нутра… ты меня узнал?.. не притворяйся, что не узнаешь, хотя прекрасно выполняешь «задание на неузнаваемость одного из персонажей нашей трагедии»… мы были вместе в студии… актер ты гениальный, но отвлекись от роли, оттвлекись, это необходимо в твоих же интересах… вспомнил?.. замечательно… тогда рассказывай что с тобой стряслось… мне хочется думать, что ты попал на крючок не добровольно… ну а как тутошняя сволочь умеет принуждать — знаю без тебя… меня, считай, ждет непременная пуля в затылок… рассказывай, и клянусь тебе жизнями самых дорогих мне на свете существ — жены, дочери, Гена, который овчарка, — потом и ты услышишь от меня только правду, правду и еще раз правду… и сам сможешь прикинуть что к чему, поняв, что, кроме всего прочего, речь идет о возможном спасении и твоей жизни, если она тебе еще не обрыдла, и о изменении судьбы к лучшему… вижу, что согласен… не забывай о импровизациях для «зрителей» и открывайся… колись, как говорит Дребедень — твой шеф, будь он проклят… не шантажирую, но, если не откроешься, я потребую немедленного перевода отсюда — прочь от тебя… сам тогда расхлебывай кашу, пару мисок которой наконец-то получили мы с тобой от самого что ни на есть Его Величества Случая.

А.В.Д. поразило внезапно обескровившееся лицо Лубянова; оно стало растерянным лицом, с которого внезапно сорвали маску, вроде бы навеки к нему приросшую, а такое, как ничто другое, моментально лишает личность последних остатков воли, сил и, если уж на то пошло, яростного желания воспротивиться натиску рокового происшествия; вместе с тем, во всем облике «подставного селезня», было нечто от опешившей рыбины, резко выдернутой из воды и хватающей губищами погибельный для нее воздух наружной жизни.

«Видимо, он настолько прирожденный актер, что как-то там вошел, возможно, в пожизненную роль и почти что начисто забыл о своей личности… тут вполне могут без всякой системы Станиславского принудить даже очень стойкого человека поверить, скажем, в то, что он «являясь сменным начальником кремлевского караула, был завербован японской разведкой в качестве вражеского шпиона, диверсанта м камикадзе, продавшего родину за музейно-мебельный гарнитур и 2 (два) костюма-тройки, а также имевшего злонамереное задание взорвать Мавзолей (один) 7 (седьмого) ноября во время первомайской (1-ого мая) демонстрации с целью физического уничтожения стоявших на трибуне руководителей (количество засекречено) страны победившего социализма, используя для данного акта два (2) баллона жидкого нитроглицерина, похищенного на фармацевтической фабрике имени Цеткин (Клары), в чем расписываюсь и требую вынесения себе высшей меры социальной защиты, а именно 1 (одного) расстрела».

— Ебитская сила, колюсь, — наконец вымолвил сокамерник, совершенно сбитый с толку, — и раз уж вышло такое у нас неожиданное толковище, то, ознакомившись с материалами следствия, могу показать по существу дела следующее: в натуре, это ты — А.В.Д., так что бздеть и менжевать мне нечего, а то, что было, то было, мое прошлое и без тебя известно тем, кому следует… молодчик — режиссируешь данную мизансцену, как доктор прописал, а табак, гадом буду, что надо… это тебе не мичуринский самосад из соломы коровника, обоссанной отрядом продразверстки… только и ты не еби мне мозги, сначала выкладывай все один к одному, открывай карты, тогда уж и я открою тебе свои… затем устроим театральный совет и пустим Немировича по делу Данченко, обвиняемого в совращении, ха-ха-ха, совершеннозимней Яблочкиной, как однажды скаламбурил Учитель, потом возьмемся за Данченко, сознавшегося в том, что вредительски хлял за Немировича, и расколем Немировича, на самом деле являющегося засланным из Берлина Данченко… ну и чем ты мне грозишь — выкладывай?

— Умница — ты всегда был весельчаком, но говорим лаконичней, без мелких деталей, чтобы не засветиться… извини, это не ты меня узнал, а я тебя вспомнил, поэтому — ход твой… главное, как человек не глупый, к тому же джентльмен в далеком прошлом, исходи из простой, однако метафизической арифметики жизни: один ум — хорошо, а два — лучше, но оба хуже одного, главное, не понятно чьего именно… это никак не может дойти до Дребеденя — тупого животного.

— Правда в том, что на самом деле он вовсе не мой шеф, а всего-навсего «одолжил» меня, крысеныш, в натуре, у моего шефа, который стоит гораздо выше… считай, он уже сам зам. дьявола с двумя звездами в петлицах, бригадный комиссар Люциан Тимофеевич, здешняя кликуха Люцифер… я б его маму ебал, хотя сам он с меня не слазит — приходится круглые сутки хером искру высекать из оловянной миски.

12

А.В.Д., имея очень стойкую с детства аллергию души на матершину, но не забыв уроков Учителя, мастерски захохотал — он был действительно потрясен неожиданным сообщением своего крайне растерянного знакомого, похожего в тот момент на беспомощного человека, раздетого догола и силком вытащенного для всенародного обозрения прямо на площадь Дзержинского; сообщение было полно поистине выигрышных возможностей.

«Да это же прямо два туза в редчайшем из прикупов, взятом после безумно рискованного объявления десятерной, равной самоубийству и одной ничтожнейшей из надежд — надежде на осечку пистолета… странно, я почему-то чувствую, что никакого не имею высоконравственного права просить Лубянова не распоясываться, не материться… плевать мне теперь на застарелую аллергию — пусть уж выражается как угодно и сколько хочет, отлично его понимаю».

Лубянов, всегда готовый к игровым надобностям, тоже засмеялся «для зрителей» и продолжал: — Между нами, похоже, что Дребедень берет верх и тогда моему зам. дьявола Люциферу, очень большому, надо признаться, эрудиту и умнику, — кранты, чалма, вышак без суда и следствия. — Дима, клянусь еще раз, это прекрасно, это, поверь мне, единственный наш шанс — иного не будет… точней, таких шансов бесконечно много, но людям мало когда приходит в голову использовать хотя бы один… начинаем шагать из угла в угол… иногда ты меня поддерживай — я ведь в натуре, как ты говоришь, избит-перебит… только не вздумай подозревать в том, что и я к тебе, как ты ко мне, подсажен — моя обида на тебя сделается очень серьезной, то есть ты не простишь ее сам себе.

Сокамерники показались дневной смене надзирателей только что познакомившимися людьми, охотно веселящими друг друга похабными историйками, чтоб не стебануться со скучищи и от всего того, что постоянно гложет души этих неспроста захомутанных злодеев и вредителей… то один, то другой представляются бабами, обезьянничают, виляют жопами, кокетничают, демонстрируют общеизвестные позы, общепринятые жесты и популярные действия, знакомые не только всем шалопаям и академикам, но и нам, серьзным людям из надзора… при этом оба хватаются за животики, один ходит, поддерживая другого, иногда встают спинами к «очку» — отдыхает вражеская сволочь.

— Раскинь уши, как выражается Дребедень… я — ученый, генетик, сделавший революционное открытие, судя по всему, кажущееся сумасбродным этой идиотине, которому до капитана Лебядкина — как гниде до звезды… открытие — из тех, которые открывают науке и медицине, практически всему человечеству, массу новых путей, ведущих, как нас учат питекантропы агитпропа, к большой победе над природой… но я, как видишь, взят и обвинен черт знает в чем, семья, по словам Дребеденя, тоже взята, а собака отдана в питомник НКВД, где ее поставят на службу трудовому народу, извини, но я с его мамой не поступил бы по-твоему — ничьи мамы тут ни причем.