Помощница капитана. Книга вторая (СИ) - Юлия Ветрова

стала занимать процедура сватовства офицеров в ромейских провинциях: сначала курьеры везли их прошения в Шлиссельбург, затем бумаги долго лежали в столах у секретарей Императора, после чего, как правило, легко и равнодушно подписывались — чтобы неторопливо вернуть к просителю.

Разумеется, что вопросы о супружестве адмиралов и представителей дворянской аристократии, владевших многотысячными поместьями, улаживались иначе, чем вопросы супружества рядовых пилотов, живших на жалование. Однако для них лишь большее значение имели основные требования: денежное благосостояние супруга — от двухсот пятидесяти тысяч рублей чистого годового дохода — и «высокая мораль», под которой имелась в виду не только нравственная чистота и благонравие, но и соразмерное офицерскому званию общественное положение. Проверка по двум этим параграфам офицеров, намеревающихся вступить в супружество, в последние годы находилась в основном в ведении командующих эскадрильями и кораблями.

Ухищрения эти имели под собой веские с точки зрения государственного бюджета и чести Империи основания: император, как и его отец, и дед его отца, прекрасно понимали, что назначенное военным, особенно младшим командирам, жалование, было несоразмерно тому уровню жизни, к которому они привыкли в домах своих родителей.

В то же время Империя была не в состоянии повысить оклады жалования младшему командному составу до нужной суммы — и потому возлагала решение этой проблемы на офицеров и их будущих супругов. Если офицер мог доказать, что супружество повысит его благосостояние, то командование легко соглашалось и выдавало разрешение на супружество — изучив предварительно личность избранника и установив происхождение его или её доходов.

На практике это часто заканчивалось тем, что офицеры — волей или неволей — не женились вообще. Зато майским цветом расцветало и благоухало волокитство. Корнеты, поручики, штабс-ротмистры и ротмистры напропалую ухаживали за дамами, флиртовали, заводили интрижки, но едва дело доходило до предложения руки и сердца — вспоминали, что в этом вопросе их ограничивает Устав.

Случалось, впрочем, что Александр решал дело быстро, а то и сам вступался за одного из соискателей — и даже изъявлял желание присутствовать на свадьбе.

Даже будучи приближённым к императорскому престолу, Орлов не ожидал всерьёз, что когда-нибудь эта практика коснётся его.

— Я придумала особую манеру его носить, — говорила тем временем Анастасия, — смотрите, зонтик нужно держать посередине и как бы в рассеянной задумчивости подносить к краешку губ. Вот так, — Анастасия продемонстрировала своё изобретение, и навершие из кости носорога очертило контур её нежных, как лепестки фиалки, губ. — Ну как, вы уже хотите меня поцеловать?

Секунду Орлов молча смотрел на неё — а затем поддался нестерпимому порыву и в самом деле Анастасию поцеловал. Поцеловал, чтобы та наконец замолчала — хотя граф прослыл бы сухарём, если бы не признал, что губы девушки в самом деле манили к себе как магнит.

Орлов всё-таки привёз Анастасии сувенир — кожаный кошелёк, раскрашенный в модный цвет резеды, расшитый шёлком и отделанный металлом. Анастасия приняла подарок с таинственной улыбкой — так что Орлову так и не удалось понять, понравился он ей или нет.

Другим развлечением Орлова в эти дни стали, конечно же, балы. Его приглашали к себе не менее чем раз в неделю, как на открытые, так и на семейные вечера. Танцевать Орлов не слишком любил — хотя, безусловно, умел, как требовал того этикет — и потому его отрадой на большую часть вечера становился карточный стол.

В начале июля Орлов захотел вернуться в город — и Анастасия вернулась вместе с ним. Они по-прежнему не расставались ни на миг — порой Орлову даже начинало казаться, что Анастасия попросту боится его отпустить.

Они вместе ездили на прогулки на Северные холмы, в то время покрытые лесом, который своей тенью избавлял немного горожан от летней жары. Тут раскинули свои шатры цыгане, и стояли павильоны для торгующих едой и напитками. Рано утром и вечером отдыхающие со всего города, а то и с окрестностей, съезжались сюда для купания, гуляний и пикников.

Пляжей, как таковых, в городе не было — лежать на них, принимая солнечные ванны, считалось неприличным. Купальных костюмов никто не носил, а водные процедуры принимали в закрытых купальнях.

Подобная купальня представляла собою просторный плот с прорезанным посередине отверстием, внизу которого прикреплялся решётчатый ящик, чтобы желающие окунуться не тонули. По краям плот окружала глухая оградой, заодно служившая и задней стенкой будочек-кабинок. Орлов, будучи хорошим пловцом, на ящики вообще не обращал внимания — открывал калитку в ограждении плота, выходил за заборчик и нырял в воду. Анастасия же либо оставалась на плоту, либо смотрела на него с берега, и Орлову казалось, что, даже находясь в воде, он чувствует на себе её выжидающий взгляд.

Как-то, сам того не желая, он подслушал обрывок разговора Анастасии с сестрой, который, можно было не сомневаться, касался его:

— Ты сама-то хочешь выйти за него замуж? — перебирая разложенные на коленках поверх белого платья цветы, спрашивала Катерина.

— Я? — мечтательная улыбка появилась у Анастасии на губах. Она стояла, глядя в окно, и покручивал в пальцах трость.

— Кати, ты видела его? Он не носит пёстрых одежд, не привлекает к себе внимания суетой и кривлянием — как… да хоть бы и тот же Кюхельдорф. Свою исключительную значимость он может подчеркнуть одним лишь строгим туалетом и сдержанностью манер. Увлечениям высшего света он отвечает меланхолией и безразличием. Он обладает сдержанностью альбионца и утончённостью корсиканца. Осанка его так же безукоризненно пряма, как и его туго накрахмаленный воротничок. Всякая обязательная складка на его кителе всегда непреложно лежит на соответствующем ей месте. Локти слегка отнесены к спине, руки обвиты жёлтыми или нежно-зелеными перчатками. Когда он собирается развлечь нас рассказом — и стремится рассказать с вдохновением, он проводит рукой… вот так… Но, Ветра! В этом движении столько изысканности! Аккуратный рукав безупречно скроенного мундира спускается самую малость к локтю, вроде бы для того лишь, чтобы чуть явился нам на глаза сверкающей белизны рукавчик рубахи; рукавчик так невероятно загнутый, так дражайше застегнутый золотою трирядной запонкою, что кажется фигуркою, вырезанною из драгоценной кости!

— Он меня пугает. Лицо его ничего не выражает.

— Оно и не должно ничего выражать! Игра физиономии при разговоре — решительный cattivo gusto*! Зато глаза, о! Как дивно эти глаза выражают то презрение к предмету рассказа, то превосходство рассказчика над описываемыми им людьми и обстоятельствами! Пусть его преследует ураган, извержение вулкана — он не изменит своего размеренного шага, он не допустит, чтоб его китель неизысканно распахнулся… Кати, разве можно его не полюбить?

Орлов тихонько закрыл дверь, не желая дослушивать разговор,