Преломление. Витражи нашей памяти - Сергей Петрович Воробьев

— Отчество у вас редкое. Был такой святой мученик — Дормидонт. Во время языческого праздника решил объявить себя христианином. И, естественно, за свою веру поплатился. Слышали, наверное? Думаю, не каждый наш партиец способен на такое. Вас я, конечно, не имею в виду.

«К чему клонит?» — подумалось мне.

— Ну, хорошо, — продолжил Сталин, — слышали вы или не слышали про великомученика Дормидонта, но наш душевный разговор придётся прервать, дел сегодня, как никогда, много. Недавно прошёл процесс по делу Тухачевского и его сподвижников. Боюсь, на этом всё не закончится. В период обострения классовой борьбы враг начинает активно действовать. А наша задача — пресекать его действия в корне. Если враг не сдаётся, его что?..

— К ногтю, — догадался я.

— Вот-вот, — Сталин сделал утвердительный жест потухшей трубкой, — Алексей Максимович тысячу раз был прав. Иначе грош нам цена. Вы, как состоявшийся член ВКПб, должны это знать, как «Отче наш».

Как Дормидонтыча спас членский билет

Кстати, членский билет потом выручал меня не раз. Даже можно сказать — жизнь спасал. Под Старой Руссой попал я в плен. Немцы перебили весь наш батальон. А меня, контуженного, уволокли в сборный пункт для отправки в лагерь. Хорошо, что догадался оптический прицел закинуть подальше. Немцы снайперов, морпехов, евреев и коммунистов в плен не брали, расстреливали на месте. А у меня в подкладке партбилет был зашит за подписью самого Молотова Вячеслава Михайловича. Найдут — не то что расстреляют, замучают, как в своё время Дормидонта-христианина. И решил ночью в бега податься. Контуженных особо не охраняли, свалили штабелем под ёлками: хочешь умирай, хочешь выживай. Суток через двое добрался до своих. Голодный, обмороженный — никакой. Меня сразу же в землянку к смершевцам.

Лейтенантик молодой вперился в меня пустыми зенками.

— Так-так, боец Сидоров… Говорите, снайпером числились? Ворошиловский стрелок, значит. А почему же немцы не кокнули вас тогда? И как это вы линию фронта так просто перешли? И документики, говорите, при вас остались? Ну, выкладывайте…

Стал я тесаком подкладку распарывать, чтобы, значит, документы достать, а лейтенантик как вскочит, кулаком об стол нестроганый как бухнет.

— Признавайся, гнида, кто тебя вербовал в немецкую агентуру?! За сколько сребреников продался, шкура линялая?!

Слюной на меня брызжет, рот корытом разевает. Я тесак в стол воткнул перед ним, свой членский билет открыл и сунул ему прямо в харю. Лейтенантик тут же и оплыл. Не хухры-мухры — подпись самого председателя Совета Народных Комиссаров. И начал он уже другим тоном:

— Василь Дормидонтыч, вы не подумайте чего плохого. Мы всех так проверяем. Процедура такая. Без этого ведь не выявишь предателя Родины. Я ж не знал, что вы это — того… Прошу вас правильно меня понять… Не подумайте обо мне плохо, у нас работа такая — выявлять, на чистую воду выводить и расстреливать. Сами понимаете — смерть шпионам. Вы вне всяких подозрений. С такой бумагой вас пальцем никто не тронет. Отдыхайте. Не смею вас больше беспокоить.

Так вот и спас меня мой партийный документ. У своих он оказался охранной грамотой, а у немцев был бы смертельным приговором…

— Да, Дормидонтыч, — впечатлился один из доминошных бойцов, — можно сказать, что Иосиф Виссарионович тебя от верной гибели спас.

— Как будто заранее знал, — подтвердил рассказчик.

— А что дальше-то? Как расстались с Виссарионычем?

— Да без особых церемоний.

Наказ вождя

Я даже не заметил, когда Сталин просигналил своему секретарю. Тот тихо появился в дверях кабинета и застыл в ожидании.

— Ну, ни пуха ни пера, товарищ Сидоров, — сказал на прощание Сталин. И опять поставил меня в неловкое положение. Не посылать же вождя всех времён и народов к чёрту.

— Сколько вам ещё звёзд осталось? — продолжил он.

— Три, Иосиф Виссарионович. Следующую на Никольской будем менять.

— А сколько электродов уходит на каждую звезду? — спросил Сталин прищурившись.

«Вот он, момент истины, — подумал я, — вот для чего меня вызывал. От него, конечно, ничего не скроешь. Всё видит насквозь, всё знает наперёд. На то и вождь». Но страха почему-то не было…

— Товарищ Сталин! В наркомате внутренних дел выдали мне два электрода, а для сварки вполне хватает одного. Вот я и сэкономил… — и вытащил заначенный электрод из рукава, куда припрятал его для пущей важности. Думал, так надёжней. — Вот, товарищ Сталин, всё без утайки.

Иосиф Виссарионович взял у меня электрод, попробовал на зуб и сказал с видом знатока:

— 958-я проба. Вещь дорогая. А вы молодец, товарищ Сидоров! Не зря мы вас в партию приняли. — Потом подумал малость и добавил: — Можете взять себе на память. Мы вам и справку на него дадим от ЦК ВКПб, чтобы, как говорится, комар носа не подточил. Это подарок по случаю вступления в наши ряды. Ну и ко дню рождения, конечно. Как вы на это смотрите?

Думаю, что всё понял вождь, но решил меня почему-то выручить. Видно, понравился я ему.

— Премного благодарен, товарищ Сталин, за доверие, да мне вроде золота и не надо. Просто привык экономить, вот и сэкономил.

— Зубы себе к старости сделаете, если доживёте, конечно…

На этом мы с хозяином Кремля и расстались.

Хранил я этот электрод, как зеницу ока. Когда в ополчение уходил, жене наказал, чтобы ни под каким предлогом электрод не продавала. Даже если умирать будет от голода, а электрод — ни-ни. Его сам товарищ Сталин держал в руках и на зуб пробовал. Там даже отметки остались. Реликвия!

— Сохранила? — спросили в унисон игроки.

— У меня жена женщина чуткая. Всё понимает с полуслова. Пока я с немцем воевал на фронтах Великой Отечественной, отстреливал гадов через оптический прицел, она в эвакуации была. Бедовала, голодала, но электрод сохранила в целости. До сих пор лежит.

— А где ж ты его хранишь, Дормидонтыч? — поинтересовался сосед по скамейке.

— На комоде держу. На самом видном месте.

— А принести можешь? Хотя бы одним глазком посмотреть.

— Это запросто. Давай ещё одну партию завершим, и тут же сбегаю.

После сыгранной партии рассказчик поднялся и предупредил:

— Только прошу электрод в руки не брать. Сейчас принесу, мигом. — И он, расставив ноги на ширине плеч, трусцой побежал к своей парадной.

Минут через десять, выдыхая свежее водочное амбре в весенний воздух, Дормидонтыч снова появился на глаза доминошной братии.

— Ну, и где твой хвалёный электрод последней пробы? — поинтересовалось собрание.

— Хва! — Дормидонтыч ударил себя кулаком по ляжке. — Жинка не даёт! Я её и так, и эдак, а она: «Знаю я ваши показы. Замусолите,