Белая гардения - Белинда Александра

— Что ж, ты выставила себя дурой, не правда ли? Я думала, ты уже научилась не лезть туда, куда тебя не приглашали.

Я не ответила и, понурившись, приготовилась выслушать все упреки в свой адрес. Амелия подошла к окну и выглянула из-за занавески.

— Моя подруга Мари — весьма привлекательная юная особа. — Она вздохнула. — Я всем сердцем желаю, чтобы они с Дмитрием сблизились. Он сейчас в том возрасте, когда мужчины начинают задумываться о спутнице жизни.

Остаток дня я провела в своей комнате, мне было очень плохо. Я швырнула учебники французского под кровать и попыталась взяться за историю Древнего Рима. Из сада доносились смех и звуки музыки. Мне никогда раньше не доводилось слышать такой музыки: чувственная, соблазнительная, она просочилась через мое окно, словно восхитительный аромат экзотической лилии. Я закрыла уши руками и попыталась сосредоточить внимание на книге, но через какое-то время желание увидеть, что же происходит в саду, пересилило. Я подкралась к окну и осторожно выглянула. Дмитрий танцевал с Мари. Франсин склонилась над патефоном, переставляя иглу на пластинке каждый раз, как только заканчивалась музыка. Одна рука Дмитрия лежала у Мари между лопаток, второй он сжимал ее ладонь. Касаясь друг друга щеками, они перемещались по двору какой-то прыгающей походкой. Лицо Мари горело, при каждом шаге она глупо смеялась. Лицо Дмитрия показалось мне притворно серьезным.

— Медленно, медленно, быстрее, быстрее, — напевала Франсин, руками отбивая такт. Мари танцевала плохо, ее движения были неуклюжими. Когда Дмитрий наклонял ее, она наступала на подол платья.

— Я устала, — наконец пожаловалась она. — Это слишком сложно. Фокстрот у меня получается лучше.

Франсин заняла место сестры. Мне захотелось зажмуриться от зависти. Из них двоих Франсин была явно грациознее, и в паре с Дмитрием она привнесла в танец изящество и красоту. Девушка двигалась, как балерина, в ее глазах отражались все чувства — от страсти до ярости и любви. С ней Дмитрий уже не кривлялся. Он стоял, выпрямив спину, и казался еще более энергичным. Вместе они были похожи на сиамских кошек, занятых любовной игрой. Чарующий ритм танго околдовал меня, и я, не отдавая себе отчета, закрыла глаза и представила, что это я сейчас танцую с Дмитрием в саду.

Вдруг на самый кончик моего носа упала капля воды. Я открыла глаза и увидела, что небо заволокло тяжелыми ливневыми тучами и начал срываться дождь. Танцоры поспешно собрали вещи и побежали в дом. Я захлопнула окно и, отвернувшись от него, вдруг заметила свое отражение в зеркале, которое висело над комодом.

«Она не такая уж и юная, она просто слаборазвитая», — сказала Амелия.

Собственное отражение в зеркале вызвало у меня чуть ли не отвращение. Для своего возраста я была слишком худой и маленькой. С одиннадцати лет я выросла всего на дюйм. За несколько месяцев до переезда в Шанхай я заметила, что у меня между ног и под мышками начали расти волосы цвета меда. Но фигура продолжала оставаться детской, грудь и ягодицы были совершенно плоскими. Раньше меня это совершенно не волновало, к формированию своего тела я относилась равнодушно, но сегодня что-то во мне изменилось. Я поняла, что Дмитрий — мужчина, и мне вдруг захотелось стать женщиной.

К концу лета зыбкое перемирие между националистами и коммунистами было нарушено, и вскоре началась гражданская война. Почтовая служба в Маньчжурии не работала, поэтому на свои письма Померанцевым я не получила ответа. Полное отсутствие каких-либо известий о матери доводило меня до отчаяния. Я жадно впитывала в себя любую информацию о России, которая попадала в мои руки. Я изучила все книги в библиотеке Сергея, прочитала про пароходы, идущие в Астрахань, про тундру и тайгу, про Урал и Кавказские горы, про Арктику и Черное море. Я надоедала друзьям Сергея просьбами вспомнить и рассказать мне о летних дачах, больших городах с гигантскими золотыми статуями до неба и военных парадах. Я пыталась представить себе Россию такой, какой ее могла видеть мать, но вместо этого потерялась на бескрайних просторах огромной страны, не в силах даже вообразить ее масштабы.

Однажды Амелия отослала меня в город, велев забрать в швейной мастерской салфетки с вышитой монограммой клуба. На прошлой неделе я относила туда материал, но сейчас все мои мысли были заняты известием о том, что советские войска ведут бои за Берлин, и я шла по улицам концессии, не разбирая дороги. Громкий крик вывел меня из задумчивости. У забора выясняли отношения двое мужчин. Они говорили по-китайски слишком быстро, чтобы я могла что-нибудь разобрать. Осмотревшись по сторонам, я поняла, что заблудилась. Я стояла в переулке между старыми заброшенными зданиями в европейском стиле. Ставни едва держались на петлях, а стены с обвалившейся штукатуркой покрылись ржавыми пятнами. Подоконники и заборы, словно плющом, были затянуты колючей проволокой. На земле то и дело попадались грязные лужи, хотя дождя не было уже несколько недель. Я попыталась вернуться той же дорогой, которой пришла сюда, но в результате запуталась еще больше. Узкие улочки пересекались и заворачивали направо и налево в совершенном беспорядке, образуя настоящий лабиринт. Было жарко, и повсюду стоял невыносимый запах мочи. По дороге мне часто встречались тощие курицы и утки. Я запаниковала. Зайдя за угол дома, рядом с которым горой были навалены ржавые рамы для кроватей и валялся старый холодильник, я вдруг оказалась у русского трактира. Белые кружевные занавески висели на немытых окнах. Трактир «Москва» ютился между лавкой бакалейщика, где из корзин торчали вялые стебли моркови и шпината, и французской булочной, на прилавке которой лежали куски замороженного чая, покрытые пылью. Как ни странно, я облегченно вздохнула и направилась к трактиру, намереваясь спросить дорогу. Когда я толкнула прозрачную дверь, звякнул колокольчик. Зайдя внутрь, я первым делом ощутила резкий запах пряной колбасы и водки. Из динамика на стойке гремела китайская музыка, но даже она не могла заглушить жужжание мух, которые кружили под обшитым жестью потолком. За одним из столиков сидела старуха, такая сухая, что ее скорее можно было принять за мощи, чем за живого человека. Она была в мятом бархатном платье с тесьмой на воротнике и манжетах, седую голову украшала диадема, на которой не осталось ни одного камня. Держа в руках потрепанное меню, она подняла на меня темные беспокойные глаза.

— Душа к душе. Душа к душе, — забормотала она.

За соседним столом старик в берете изучал список блюд, переворачивая пожелтевшие страницы так резко, словно читал захватывающий детектив. У его спутницы были недобрые голубые глаза и черные волосы, стянутые в узел на затылке. Она грызла ногти и что-то писала на бумажной салфетке. Ко мне подошел трактирщик. Его щеки были красными, как борщ, а волосатый живот выпирал из-под застегнутой на пуговицы рубахи. Когда я подходила к столу и садилась, две женщины в черных платьях и платках не сводили глаз с моих дорогих туфель.

— Что будете заказывать? — осведомился трактирщик.

— Расскажите мне про Россию, — неожиданно для себя попросила я.

Он почесал веснушчатой рукой щеки и подбородок и с обреченным видом опустился на стул напротив меня. Трактирщик как будто ждал меня, ждал, когда наступит этот день, этот час. Он помедлил секунду, собираясь с мыслями, и стал рассказывать о летних полях, усеянных лютиками, о березах, о лесах, в которых пахнет хвоей и под ногами стелется мягкий мох. Его глаза заблестели, когда он вспомнил, как в детстве гонялся за белками, лисами и ласками, какие сладкие горячие пирожки подавала на, стол мать студеными зимними вечерами.

Все, кто находился в зале, оставили свои дела и стали прислушиваться к рассказу. Когда трактирщик замолкал, чтобы перенести дух, каждый из посетителей старался вставить свое слово. Старуха выла, как волк, старик в берете изображал, как в праздничные дни звенят колокола, а его спутница описывала крестьян, которые собирают с плодородных полей богатый урожай пшеницы и ячменя. Только женщины в трауре все время горестно вздыхали и повторяли раз за разом: «Вот как помрем, снова нее это и увидим».

Несколько часов пролетели, как несколько минут, и я поняла, что просидела в трактире весь день. Солнце уже стало клониться к горизонту, и свет, лившийся в окна, из желтого превратился в серый. Сергей, наверное, будет беспокоиться, почему меня так долго нет, а Амелия разозлится из-за того, что я не принесла салфетки. Но ничто не могло меня заставить уйти отсюда или прервать этих странных людей. Я сидела и слушала, пока у меня не заболели ноги и спина. Я радовалась каждому веселому вскрику и грустила по поводу любого тяжкого вздоха. Рассказы о далекой, но такой родной земле захватили мое воображение.

На следующей неделе, как и обещал хозяин трактира, меня дожидался советский солдат. У него было изможденное лицо с зиявшими на месте отмороженных носа и ушей дырами, на которые он наматывал марлю, чтобы в них не попадала пыль. Каждый его вдох сопровождался хрипом, и я с трудом заставила себя не морщиться от ужасного желчного запаха, который бил в нос, когда он открывал рот, чтобы что-то сказать.