Третий источник - Виталий Вавикин

– Во сне?

– Да.

– И ты обиделась?

– Не знаю, – Хейзел заставила себя посмотреть за окно. – Кип не придет?

– Наверное, он остался в казино. Проспит до обеда, – Бити улыбнулся. Его пальцы скользнули по спине Хейзел вниз, коснулись копчика и медленно стали подниматься вдоль позвоночника.

– Хочешь еще? – спросила Хейзел.

– А ты нет?

– Не знаю, – Хейзел закрыла глаза. – Квинт никогда не спрашивал меня об этом.

– Я спрашиваю, – пальцы Бити снова поползли по ее спине вниз, к ягодицам. Хейзел замерла.

– Я не хочу так, – тихо сказала она.

– Как?

– Неважно, – Хейзел заставила себя улыбнуться. Не думать о прошлом! Она соскользнула вниз вдоль тела Бити. Он шумно выдохнул, останавливая ее.

– Тебе не обязательно это делать.

– Я делала куда более грязные вещи.

– Но не со мной.

– Что это меняет?

– Мы можем подождать до вечера.

– Вечера может и не быть.

– Уже жалеешь?

– Не знаю, – Хейзел помрачнела и вернулась на подушку. – Расскажи о своем сыне, – попросила она Бити.

– Что именно?

– Все, что захочешь. Все, что ты помнишь.

Слуга ударил в ладоши и, пританцовывая, стал выбирать себе блудницу. Ночь только начиналась, а сытый желудок, после того как хозяин продал картину Ясмин, располагал к любви. К большой любви и к большой страсти. Многочисленные каталоги обещали самое великолепное приключение в жизни. Они расхваливали блудниц, снова и снова напоминая, что ничего подобного невозможно найти ни на одной другой планете. Мужчины и женщины смотрели с глянцевых страниц, улыбаясь и маня к себе. Араб зачитал эти журналы еще в первый день. Хозяин снисходительно улыбался, наблюдая за ним, но слуга был слишком поглощен своим вожделением, чтобы обращать на это внимание. Вчера ты готовишься сгореть в пропахшей плесенью мастерской, а сегодня танцуешь, выбирая женщину своей мечты. Разве это не счастье?!

Блудницы сбросили с плеч прозрачные хламиды, обнажая по пояс свои тела. Последние натурщицы, которых рисовал хозяин, были бледными копиями всех этих форм. Даже продавщица, которую слуга так отчаянно готов был полюбить. Даже последняя натурщица, которая надеялась на еще одну свою картину и отдавалась ему с какой-то адской работоспособностью. Все в прошлом: пустой желудок, мастерская, грусть. Араб нервно сглотнул. Осталась лишь Ясмин. В памяти. В прошлом.

Она лежит на диване, и желтая змея обвивает безупречное тело. Солнечный свет ласкает мольберт хозяина. Кисть ползет по холсту. Художник смешивает краски. Художник влюблен. В женщину, в ее голос, в ее нрав, в ее формы. Каждый день. Каждую ночь. Любовницы звонят и просят встречи. Мужчины и женщины стучат в закрытые двери.

– Прочь! – кричит им художник.

Ему нужно лишь одно тело. Лишь один образ. Он одержим им. Слуга видит это, чувствует. Одержимость проникает и в него. Воспоминания, запахи, отпечатки тела на диване – кажется, что даже пыль хранит отпечатки следов Ясмин. Она подчиняет. Она возбуждает. Она сводит с ума. Неудовлетворенность скручивает спазмами живот. В замочную скважину почти ничего не видно. Слуга стоит на коленях, пытаясь разглядеть женщину на диване. Желтая змея обвивает ее бедра, скользит по гладкой промежности. Хозяин безумен. Слуга безумен. Диван пахнет ее телом. Ее сладким, пьянящим телом. И все вокруг подчинено этому безумию.

Слуга покупает дрель. Слуга выбирает лучшие углы обзора. Это любовь. Это страсть. Не открывать двери. Не открывать окна. Ясмин уходит каждый день, но дух ее навсегда привязан к этому месту. И холст покрывается все новыми и новыми мазками. Слуга смотрит на него. Слуга гладит складки дивана, оставленные желанным телом. Хотя бы один поцелуй. Хотя бы один взгляд. Одно прикосновение. Они рабы своей страсти. Хозяин и слуга. Они живут, пока живет незаконченная картина. Пока Ясмин приходит в мастерскую. Пока ее нагота радует присутствием влюбленные стены. И даже сон хранит ее образ. Ее неизгладимый отпечаток. Оставленный платок. Недокуренная сигарета…

– Почему ты украл его? – спрашивает хозяин.

Слуга вздрагивает. Открывает глаза. Вытаскивает из штанов правую руку, а левую, в которой зажат платок, прячет за спину.

– Отдай его, – требует хозяин.

Слуга подчиняется. Смотрит, как еще один безумец вдыхает пленительный запах божественной женщины.

– Я должен наказать тебя, – говорит он не открывая глаз.

– Мне будет больно? – спрашивает слуга.

– Конечно.

Они кончают вместе. Плоть остывает, но Ясмин давно подчинила себе их души.

– Что будет, когда она уйдет? – спрашивает слуга.

– У нас останется ее картина, – говорит хозяин…

Но теперь они свободны. Кемпбел избавил их от этого рабства. Подарил второй шанс…

Араб шел вдоль выстроившихся в ряд блудниц и не мог сделать выбор.

Полдень. Лифт выплюнул толпу людей в коридор.

«Квинт ни о чем не спросит, – думала Хейзел, направляясь к дверям своего номера. – А если и спросит, то я расскажу ему все как есть». Она остановилась. Нет, все как есть рассказать не получится. Он не поверит. А если поверит, то просто убьет Бити. Заберет его жизнь. Ведь он всегда верил ей. Верил не ее телу, а скорее духу. Но она предала его. Предала первый раз в жизни, когда он нуждается в ней как никогда. Мерзкое чувство измены расплылось в сознании чем-то до отвращения липким. Лучше ни в чем не признаваться. Выдумать что угодно, но не выдать правду. Рассказать о блуднице. Неважно, какого пола. Суть не изменится. Секс уже давно ничего не значит. Хейзел открыла дверь.

– Квинт? – тихо позвала она, прижимаясь спиной к двери.

Тишина.

– Квинт, ты здесь? – Хейзел прошла в комнату.

На кровати лежало ее платье. Все как она оставила в прошлый вечер. Значит, муж так и не появлялся. Хейзел представила высокую темноволосую женщину, в постели с которой Квинт провел прошлую ночь. Отвращение от осознания собственного предательства лопнуло как воздушный шарик. На смену пришла светлая злость.

– Ах ты, кобель! – заулыбалась Хейзел, вспомнила Бити и его сына, скинула одежду и пошла в душ.

От горячей воды шел пар. Она смывала с тела остатки бурной ночи, унося их в дренаж. Сегодня они с Бити снова повторят все, что уже было между ними. И завтра. И послезавтра. Она мечтательно прикрыла глаза. Теплые струи воды согревали тело. Воспоминания ласкали разум.

«Может быть, эта планета действительно заберет у меня все плохое, оставив то, с чем будет хотеться жить?» – подумала Хейзел. Она выключила воду и вытерлась махровым полотенцем, открыла окно и позволила ветру приласкать обнаженное тело. Облокотилась о подоконник и посмотрела на снующих внизу прохожих…

– Не знаю, получится ли у меня, – сказал Дарман за ее спиной…

Хейзел вздрогнула. Нет. Этого не может быть. Это всего лишь воспоминания!

– Такая молодая…

Она вцепилась руками в подоконник, ломая ногти. Боль обожгла тело.

– Нет!

– Такая свежая! – руки Дармана сжали ее бедра.

Хейзел заплакала. Без слез, без всхлипов. Дарман прижался к ней, жадно втягивая запах ее волос.

– Нет! – Хейзел дернула бедрами, пытаясь освободиться. – Я не хочу! Не с тобой! Не так! Не снова…

Она вывернулась из объятий и ударила Дармана в грудь. Кулаки прошли сквозь несуществующую плоть. Дарман рассмеялся. Ударил ее по лицу наотмашь, отбросив к подоконнику. Хейзел вскрикнула. Боль сдавила горло. Хрип. Слезы. Смех Дармана.

– Ты привыкнешь, – пообещал он, до синяков сжимая ее бедра.

– Я не хочу! – заскулила Хейзел, безвольно пытаясь вырваться, заранее зная, что это не удастся. Она повернула голову и посмотрела в глаза насильника.

– Ты привыкнешь, – пообещал он.

– Конечно, привыкнет, – подбодрила его незнакомая женщина… Нет, знакомая. Хейзел узнала ее даже сквозь пелену слез. Это была она сама. Но взрослая. – Ты ведь привыкнешь? – спросила женщина. – Примешь реальность, а потом убедишь себя, что все было иначе, что сама хотела остаться, совратив священника. Так ведь проще, верно?

Юная Хейзел не ответила.

– Нет смысла ненавидеть себя, – улыбнулась взрослая Хейзел. – У тебя не было выбора.

– Я могла убить его. Или себя… – юная Хейзел стиснула зубы, чтобы не закричать.

– Самоубийство – это слабость. А ты никогда не была слабой, – сказала взрослая Хейзел, напоминая, как они жили с матерью до того, как пришли в проклятый монастырь, обещавший спасение.

Дарман захрипел и отпустил бедра юной Хейзел. Ноги подогнулись. Она упала на колени и закрыла глаза.

– Будешь умницей и когда-нибудь научишься получать от этого удовольствие, – пообещал он, застегивая штаны.

– Конечно, будет, – заверила его взрослая Хейзел. – Теперь можешь выпрыгнуть из окна, – сказала она себе юной, когда он ушел.

– Может быть, и прыгну… – прошипела та сквозь зубы.