Кунсткамера - Рудольф Фердинандович Итс

антропологии и этнографии, в самые отдаленные и еще неизведанные края земли уезжали русские экспедиции П. П. Семенова-Тян-Шанского, Н. М. Пржевальского, Н. Н. Миклухо-Маклая, В. В. Юнкера и многих других…

* * *

…Не правда ли, такое случается не со многими? Лишь редким людям приходится читать некролог о собственной смерти.

Василий Васильевич Юнкер дважды побывал в Африке, прожил там в общей сложности десять лет, исследовал истоки Нила. Он разгадал многие географические загадки черного материка, привез большую этнографическую коллекцию.

Четыре года от него не было известий. Друзья и родные успели похоронить и оплакать путешественника, "безжалостно умерщвленного дикими бушменами", как сообщала в большом некрологе одна из иностранных газет.

И вот он снова в родном Петербурге. Закутанный в теплый плед, Юнкер сидел у окна и нервно листал старые издания, красочно расписывавшие его "трагическую гибель". Перевернув последнюю страницу, он отшвырнул газеты и посмотрел в окно на Мойку. Шел мелкий весенний дождик. Юнкер зябко поежился. Голова начинала тихо и нудно гудеть. Румянец быстро сходил со щек. Лицо с пышными, посеребренными сединой бакенбардами и окладистой бородой покрылось восковой желтизной.

Всего несколько дней, как он снова дома. Речи, радостные восклицания близких и знакомых, теплые встречи, а его не покидает тоска. Неодолимо влечет к недавно покинутому континенту.

Юнкер откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Сейчас начнется приступ. Руки беспомощно повисли, но мозг продолжает работать.

Как во сне, он видит небольшую возвышенность, свой экспедиционный лагерь. Далекая ружейная пальба привлекает его внимание. Он направляет подзорную трубу на горное африканское селение. Отдельные дымки слились в большое облако дыма, встающего над хижинами. Очень скоро огонь охватил все строения. Деревня была расположена на склоне ярусами, и огонь постепенно поднимался все выше и выше, дымной полосой отмечая путь грабителей и поджигателей — газве. Газве — кочевые арабские племена, предводители которых, подкупленные английскими колонизаторами, послушно выполняли волю белых хозяев, нападая на чернокожее население Африки, на своих соплеменников.

Видения приходят снова и снова. Тело уже бессильно, но в разгоряченном мозгу продолжается жизнь. Мысли бессвязны, память словно назло выхватывает из своих тайников только самое болезненное, жестоко отягощая страдания.

Только бы успеть, только бы попытаться сохранить от белых варваров произведения труда и искусства человека с черной кожей. Юнкер торопился. Снова дым. Слабый стелющийся дым. Небольшие деревья саванн, обугленные от пожара. Пепелище и выжженная окрест трава на месте бывшего селения. Что же это? Неужели опять газве, опять та горная деревня? Нет! Вон хижины погорельцев, десятки голодных и измученных непосильной работой людей. Английские колониальные надсмотрщики в пробковых шлемах. Это все, что осталось от когда-то цветущей области независимых азанде, от области, куда торопился попасть и уже не успел Юнкер…

Очнувшись, Василий Васильевич недоуменно огляделся вокруг, как бы спрашивая, как он попал сюда. Он вспомнил, что о чем-то очень важном думал перед приступом, и напряг память. Конечно, о том, что торопился собрать, чтобы спасти для науки, для человечества произведения африканских народов.

Он позвонил. Вошел слуга.

— Воды и мою сумку, — слабым голосом попросил Юнкер.

Приняв хинин, он раскрыл холщовую экспедиционную сумку, достал листки дневника и принялся вновь перечитывать их…

Когда Василий Васильевич стал чувствовать себя лучше, он освободил три комнаты в квартире и устроил в них выставку всей своей африканской коллекции, которая насчитывала почти 2 тысячи предметов. Доступ на домашнюю выставку был открыт для всех.

И однажды один из посетителей ее передал для Юнкера письмо.

Письмо вызвало сначала усмешку, затем негодование.

— Смотри, Василий Васильевич, — обратился Юнкер к своему двойному тезке, выдающемуся специалисту по языку и истории тюркских пародов, академику Василию Васильевичу Радлову. — Он пишет: "…было бы очень жалко, если бы эта великолепная коллекция осталась на родине собирателя, потому что Берлин и Лондон были бы очень счастливы приобрести эти коллекции", и он готов содействовать этому. Вот мерзавец.

Деревянные ритуальные маски конголезцев.

Радлов хитро улыбнулся в усы и спросил:

— Ну, что вы ответите ходатаю о вашем благе?

— Я ему отвечу, как ответил другим европейским музеям, что как русский подданный и уроженец Санкт-Петербурга я предпочитаю отклонить все предложения и предоставляю всю свою коллекцию безвозмездно нашей Академии наук…

Редкое и единственное в Европе собрание по этнографии пигмеев и азанде, мангбетту и многим другим народам Африки украсило Музей антропологии и этнографии и заняло достойное место среди других коллекций.

Не менее ценная и не менее уникальная коллекция поступила в 1895 году в тот же академический музей от Николая Николаевича Миклухо-Маклая, который 14 лет провел в непрерывных трудах на Новой Гвинее и других островах Океании, стал другом папуасов и даже пытался защитить их от расистов-колонизаторов.

Все выдающиеся русские этнографы не были бесстрастными учеными, не замыкались в узких рамках своих академических интересов, они активно участвовали в общественной жизни своего времени, выступали в защиту угнетенных и порабощенных народов. Это находило горячее сочувствие у передовой русской общественности. Трудами и борьбой Миклухо-Маклая восхищался Лев Толстой, который призывал исследователя написать историю его сношения с людьми иного быта, иной культуры, иного языка и сослужить тем самым "большую и хорошую службу человечеству".

Общественный интерес к этнографической науке вынудил академическое начальство выделить в 1887 году выставочное помещение во флигеле, пристроенном к Кунсткамере по Таможенному переулку.

И по получении мизерных средств на охрану, которых музей добивался два года, в 1891 году удалось открыть его для широкой публики. Но долгая безвестность музея сыграла свою роль: о нем мало кто знал в то время. Недаром этнограф-путешественник А. Елисеев писал в конце прошлого века: "Средн многочисленных музеев нашей северной столицы самым меньшим вниманием публики пользуется Этнографический музей Академии наук, о самом существовании которого многие из образованных людей едва ли и подозревают; между тем Этот музей, занимающий весьма скромное помещение, в сравнении с пользующимся громкою известностью Зоологическим музеем, заслуживает гораздо большего внимания публики уже по одному тому, что он посвящен не животным, а "царю создания" — человеку".

Елисеев написал справедливые слова. Этнография уже стала важной отраслью знаний в России; труды русских этнографов привлекали внимание вождей пролетариата Маркса и Энгельса, а главная источниковедческая база русской этнографии — Музей антропологии и этнографии — влачила жалкое существование, задерживалась в своем развитии. Нужен был человек, способный понять общественную значимость и этнографической науки, и музея.

Таким человеком явился Василий Васильевич Радлов. Он возродил былую популярность музея, четверть века (1893–1918) его руководства была эпохой в истории