Похождения проклятых - Александр Трапезников

— Что-то происходит, — сказала Маша.

— Иконы мироточат не зря, — добавил Алексей. — Мы стоим на пороге каких-то очень важных событий. Может быть, венчающих земную историю.

— Из того, что меня клюнула в темя ворона, я еще не заключаю, что наступает конец света, — возразил я. — А киргизы отправились за шлифованным рисом, который привезли в соседний магазин по бросовой цене.

— Напрасно ты столь смешлив, — ответил Алексей. — Я вам приведу пророчества не православных святых, а католического священника, чтобы быть объективным. Жил в двенадцатом веке такой Малахия Моргер, из ирландского Ольстера. Его уже при жизни почитали за святость, потому что он не нарушил ни одной христианской заповеди. Тогдашний папа Иннокентий II призвал его к себе и в присутствии всех кардиналов возложил на него свою митру, сказав, чтобы все пали перед ним ниц, ибо этот человек ниспослан самим Господом. Во время ночных молитв и бдений Малахия видел будущее: небоскребы, самолеты, ужасы войн, ядерные взрывы. Когда он грезил, за ним записывали его слова. На основании этих текстов появилась мистически-загадочная книга под названием Предсказание о римских папах. Вначале она кочевала из монастыря в монастырь, а потом исчезла. Очевидно, ее нарочно спрятали, потому что пророчества Малахии стали сбываться в точности. И лишь в шестнадцатом веке книга эта обнаружилась в Мантуе. В ней заключен каталог 112 римских пап, которые были и будут. Вплоть до последних времен. Малахия приводит даже их имена, характеристики и сроки правления. Все полностью соответствует. Он предсказал, что 110‑м папой будет Иоанн Павел Второй, который и родится и будет похоронен при солнечном затмении. Так и было. Затем на некоторое время придет Бенедикт XVI. Последним, 112‑м папой станет Петр II. При нем будет уничтожен город на семи холмах и наступит конец света.

— Какой город: Рим или Москва? — спросил я. — Ведь она тоже стоит на семи холмах.

— Это уже не столь важно, — ответил Алексей.

— Хотелось бы все-таки, чтобы не Москва, — заметила Маша. — Хотя и Рим жалко.

— Жалко у пчелки, пчелка на елке, а елка в лесу, — усмехнулся я. — По снятым волосам чего уж плакать. Вот только не слеплен ли этот трактат в тайных канцеляриях Ватикана? И если да, то с какой целью? Запугать мир, чтобы в мутной воде поймать какую-то большую рыбу? Рыбу-мутанта. И накормить ею людей, дабы и они генетически изменились. Стали, как ты выражаешься, апостатами и энтропийками.

— Направление мыслей отчасти верное, — согласился Алексей…

Троллейбус, в котором мы ехали, не заплатив за билеты, остановился на площади трех вокзалов.

Из камеры хранения был извлечен целлофановый пакет, в котором лежала обычная дамская замшевая сумочка средних размеров, довольно потертая, светло-коричневого цвета.

— У меня была точно такая же, только поновее, — пояснила Маша. — Но в темноте я не разобралась и схватила чужую.

— Хватательный рефлекс у тебя был всегда развит, — сказал я. Кажется, она прямо сейчас готова была начать потрошить сумку, дергая заевшую молнию.

— Давайте куда-нибудь отойдем, — благоразумно произнес Алексей.

На нас уже подозрительно косился некий вокзальный городовой, помахивая резиновым амортизатором. Мы вышли на площадь, отыскали уютный дворик и сели на скамейку. Рядом в песочнице играли малыши под присмотром трех молодых мам. Молния наконец-то поддалась, Маша сунула руку в сумочку. Стала выкладывать на скамейку обнаруженные вещи. Сначала появилась небольшая косметичка. Значит, племянница-паломница была не чужда макияжу.

— Подозрительно, — сказал я. — Тушь для ресниц и губная помада говорят нам о том, что девица вполне могла убить свою тетушку. Я делаю этот вывод на том основании, что наши православные девушки морду не красят.

— Заткнись, ладно? — посоветовала мне Мария.

Я заметил, что ее охватило какое-то лихорадочное волнение. Как, впрочем, и Алексея. Да и меня, надо признать, тоже. Кучка предметов на скамейке стала увеличиваться. Появилась записная книжка, связка ключей, пучок свечек, перевязанных резинкой, коробок спичек, конверт с несколькими старыми пожелтевшими и новыми фотографиями, молитвослов карманного размера, завернутая в салфетку просфорка, читательский билет — и тоже в Румянцевсую библиотеку, как у Маши, только на фамилию Ухтомская, с инициалами О. Д., флакончик с духами, перочинный ножик. Что вновь вызвало мое подозрение. Поскольку ножик был с фиксированным лезвием, а это уже оружие.

— Едет в Оптину пустынь и берет с собой довольно серьезный нож, — сказал я. — Тебе не кажется это странным, Алексей Данилович?

— Откуда ты знаешь мое отчество? — удивился он.

— Просто так, наугад ляпнул.

— Он вообще — ляпотник, — в отместку за хватательный рефлекс съязвила Маша.

— Нет, странным не кажется, — ответил Алексей. — Напротив, подтверждает мою мысль о том, что женщины чего-то серьезно опасались. Возможно, хотели защитить себя с помощью этого ножика. Но, как видим, не удалось. Одна мертва, другая исчезла.

Маша вытряхнула из сумки хлебные крошки.

— Похоже, все! — сказала она.

Но тут лицо ее несколько изменилось, удивленно вытянулось. Продолжая ощупывать сумочку изнутри, она произнесла:

— Отчего бы ей быть такой тяжелой? Тут за подкладкой что-то есть. А ну-ка, дай ножик!

Открыв лезвие, Маша стала выворачивать сумочку и резать подкладку. Вскоре нам предстал холщевый сверток, перетянутый бечевкой. Волнение наше достигло предела. Узел был завязан столь туго, что Маша, перестав с ним церемониться, просто по-македонски перерезала его лезвием. Развернув ткань, она, да и мы с Алексеем едва сдержали изумленный возглас. Перед нами появился восьмиконечный золотой крест, украшенный драгоценными камнями и бриллиантами — алмазами, сапфирами, изумрудами, рубинами — и все это очень больших каратов и размеров. Но главное, крест с бриллиантами излучал какую-то удивительную красоту и чистоту, сверкал и переливался на солнце, будто вырвавшаяся на волю райская птица. Он даже слепил глаза, как самый яркий, поистине неземной свет.

— Тетенька, а что это? — спросил оказавшийся вдруг возле нас малыш из песочницы. — Дай мне!

Маша поспешно прикрыла дивный крест тканью.

— Дай, — неожиданно произнес Алексей. — Пусть возьмет в руки. Не слишком охотно, но исполняя волю своего повелителя, Маша передала крест малышу. Что интересно, тот повел себя весьма странно. Обычно дети такого несмышленого возраста хватают любопытный предмет обеими руками и бегут с ним наутек, а потом, натешившись, забывают в траве. Но этот малыш принял чудный крест бережно, будто гораздо более нас, взрослых, знал, что он собой представляет. Какую тайную силу и власть имеет и несет. Мальчик, рассматривая очутившееся в его руках сокровище, сам стал походить на златокудрого херувима. Мне даже показалось нечто наподобие нимба над его головой. Впрочем, солнце сияло вовсю, и я мог ошибаться. Но поразительно было и то, что малыш, прежде чем возвратить крест Маше, прикоснулся к нему губами. Что было уж совсем непонятно, поскольку ребенок вряд ли что мог знать или слышать о святых реликвиях и обращении с ними. Особенно при такой маме-курильщице на соседней скамейке. Да к тому же еще и пившей Клинское пиво с двумя своими другими подругами.

Малыш не убежал, а как-то важно, степенно и торжественно отошел от нас, словно отплыл в сторону, к своей песочнице. Как маленький корабль, снабженный новым парусом и подхваченный свежим ветром. Мамы закурили очередные сигареты, продолжая трещать. А мы, не сговариваясь, встали со скамейки и пошли прочь. Крест теперь покоился во внутреннем кармане у Алексея.

— Ну что скажете? — произнес я. — Думаю, из-за этого сокровища тетушку и укокошили. Тут одних бриллиантов на полтора миллиона у.е. Не только племянница, родной сын зарежет. Как дважды два пять.

— Какой же ты, Саша, меркантильный и циничный, — вздохнула Маша. — Правильно, что я тебя бросила.

— Это еще надо поглядеть, кто кого бросил, — заспорил тут же я. — Когда я стоял возле ЗАГСа и ждал тебя, то только потому, что хотел тебе сообщить, что между нами все кончено. Я даже там записку оставил, под камнем.

— Все ложь, — парировала Маша. — А кто мне потом названивал целыми сутками?

— Это не я. Я в это время загорал в Ялте и развлекался с незалежными дивчинами.

— Прекратите, — урезонил нас Алексей. — Давайте серьезно. Я знаю, откуда этот крест.

— Говори, — произнесли мы вместе с Машей.

— Судя по всем описаниям, он из усыпальницы Даниила Московского. Он исчез вместе со святыми мощами, насколько я теперь понимаю. Иначе и быть не могло, ведь крест покоился на груди князя. К нему он перешел от Александра Невского, а тот принял его от своего отца, Ярослава. Сам же крест был прислан из Византии в дар еще Владимиру Мономаху и принадлежал его старшей сестре Анне, постриженной после в Киевском Андреевском монастыре в монахини.