Волшебный камень - Николай Асанов

В эту минуту отворилась дверь черного хода и две девушки внесли еще ящик и поставили его у стены, одну из них, коллектора Юлю Певцову, он узнал. Вторая девушка, в ватнике и штанах, присела на ящик, отирая пот, и сказала, выговаривая слова с открытым «а»:

— Не сильна я в литературе, никак не могу вспомнить, какому это гордецу бог приказал в наказание камни ворочать. Только и мне та же доля досталась. Узнать бы хоть — за что?

Юля сердито сказала:

— Глупости ты, Даша, говоришь! То называлось сизифов труд. А наш труд героический!

— Подумаешь, ка́менье…

— Ничему ты у нас не научилась, — насмешливо сказала Юля. — Оставалась бы уж лучше лесорубом. Ну зачем ты к нам перешла? За женихом погналась?

— Перестань! — сердито крикнула девушка. Потом медленно повторила: — Лесорубом… Много ты знаешь о лесорубах! — И сказала так проникновенно, что у Нестерова невольно защемило сердце: — Ты знаешь, как страшно убивать деревья? Режешь, режешь его лучковой пилой, а оно стонет, дрожит, потом упадет и вытянется, как солдат. Я столько смертей видела, пока уходила из Минска, что до сих пор опомниться не могу. Вот и в лесу… Опять стала о смерти думать. Лучше уж камни ворочать…

Нестеров кашлянул, и девушки оглянулись. Юля наклонилась вперед, чтобы разглядеть, кто стоит здесь.

— Сергей Николаевич?

— Я, Юленька, я…

Девушка подбежала к нему, протянула руку, потом быстро и крепко поцеловала в губы. В это время Варя показалась на лестнице и, смеясь, сказала:

— Ничего, ничего, Сережа, в такой день не грешно и поцеловаться. А вот Дашу не целуй, у нее жених есть. Ревнивый. Да ты и сам его знаешь… Лукомцев…

Нестеров протянул Даше руку и весело сказал:

— Ну, если Лукомцев, то поздравляю. Он чудесный парень!

— Чудесный? — Тут девушка вспыхнула и сердито сказала: — Да что он мне! Это же они все смеются…

Но Варя подала какой-то таинственный знак подругам, и девушки исчезли, только их смех еще слышался где-то в дальних комнатах. Варя взяла Сергея под руку и повела наверх.

— Теперь уже можно!

Они остановились посреди комнаты, и Варя, положив руки на его плечи, пытливо заглянула в глаза.

— Нет, ты совсем не изменился. А я так боялась…

— Почему я должен был измениться? — скрывая легкую горечь, возникшую от ее вопроса, спросил он.

Она не слушала.

— Нет, все-таки изменился. Стал каким-то суровым. Даже голос такой, будто сейчас станешь командовать. И этот шрам… — Она отвела рукой волосы с его лба и погладила шрам кончиками пальцев. — Но это все пройдет! Погоди, я тебя буду так беречь, что ты и не заметишь, как выздоровеешь! И, извини, командовать теперь буду я! — Она вдруг закрыла лицо руками и с трогательной тоской, голосом, ставшим глуше и женственнее, сказала: — Как я тебя ждала! Полтора года тоски! И только твои письма, такие короткие-короткие…

Он прижал ее к себе, с трудом дыша от стеснения в груди, словно ему не хватало воздуха. Боясь, что она вот-вот расплачется, он нашел в себе силы пошутить:

— Разве я короткие письма писал? А мой командир все бранился, что я много тебе пишу и мало занимаюсь с людьми. Сам он признавал только телеграфный стиль: «Жив. Здоров. Целую». И жену приучил так же коротко писать.

Она не приняла его шутки. Медленно и нежно касаясь пальцами шрамов на его голове, она повторила как будто про себя:

— Нет, ты все такой же, и я очень рада…

Она ждала чего-то с тихой веселостью, и Сергею стало стыдно, что он еще до сих пор не поцеловал эти милые чуть сморщенные губы, не сказал всех давно найденных и тщательно сохраненных в тайниках души слов.

За эти полтора года она стала не то чтобы старше, — для нее еще не существовало постарения, — а умудреннее, женственнее. И опять-таки это было не очень точное определение: прибавился не столько опыт жизни, сколько опыт понимания, рассудительность, умение размышлять. Вероятно, теперь Варя чаще перебирала в памяти разрушенные мечты, нежели сочиняла и загадывала новые. Но это преждевременное взросление сделало ее более нежной, мягкой, и новые эти черты отразились на ее лице особым выражением глаз: они стали темнее и как будто глубже, прорезались первые мельчайшие морщинки у глаз, придавая им выражение горечи и усталости; даже волосы потемнели, и укладывала она их уже не валиком, а стягивала пучком на затылке, словно и в такой малости проявлялись новые черты ее характера — ей не хотелось больше быть красивой и нарядной…

«Но все это вернется к ней!» — подумал Сергей, глядя, как оживают краски на ее лице, как дыхание переполняет грудь. И благодарный судьбе, позволившей им снова встретиться, сжал ее в объятиях, ожидая ее ответного движения, той силы страсти, которая переполняла его. Она ответила на этот поцелуй рассеянно, прислушиваясь к шуму за дверью. Там громко переговаривались девушки, пробегая по коридору. Судя по обрывкам фраз и звону посуды, готовилось праздничное торжество.

— Потом, потом, — сказала она, когда Сергей, огорченный ее холодностью, попытался снова коснуться ее губ. — Когда мы поедем?

Он, слишком взволнованный, чтобы уловить скрытое торжество, которым были переполнены ее слова, недоуменно спросил:

— Куда ты хочешь ехать?

— Как — куда? Конечно, в Москву? Ведь пропуска на возвращение дают даже эвакуированным! А мы все еще числимся в командировке!

Что-то все-таки насторожило его в этом тоне, взволнованном и торжественном, будто она каждым словом прощалась с тем, что окружало ее. Он осторожно сказал:

— Но я приехал работать в экспедиции…

— В экспедиции?

Она протянула это с таким удивлением и даже с недоверием, что Нестеров пожалел, — почему не написал еще из Москвы, чтобы подготовить ее. Теперь все получилось куда труднее. Нестерову вдруг стали понятны и эти сборы, и рассеянность, которая владела Варей, и ее какое-то выжидательное настроение, словно он должен был что-то сделать и все не делал этого, а она и не хотела торопить его и все больше недоумевала и даже начинала сердиться на его недогадливость. Теперь он понял — Варя ждала торжественного заявления, что он приехал только из-за нее и только за нею.

Губы у нее задрожали, словно у ребенка, которого обидели. Она вскинула на Сергея недоуменные глаза, в глубине которых ему сразу померещились слезы. С обидой, с болью она сказала:

— Мы закончили все работы и ждем только разрешения на выезд.

— А алмазы? — тихо спросил он. — Ведь вы не нашли их?

— Неужели ты нам не веришь? Мы с Палеховым обследовали все твои заявки, пересмотрели сотни кубометров породы, каждую песчинку чуть ли не под луной рассматривали… — Она вдруг пристально вгляделась в его лицо, отклонилась назад, провела рукой по лбу и медленно отступила к окну. — Неужели ты хочешь сказать, что мы должны остаться здесь еще? По твоей просьбе экспедицию задержали? Так? Да?