Виктор Авилов - Наталья Старосельская

В этой связи хочется обратить внимание на один фрагмент неопубликованного интервью Виктора Авилова, в котором он вспоминает об одном из спектаклей: «В тот раз почему-то принесли и мне подарили все цветы. А там было букетов семь или восемь. И вот когда мы повернулись уходить со сцены после очередного поклона, я иду — и вдруг увидел, что моя Галька (Галкина. — Н. С.) идет — я видел ее шею — идет, как-то опущены плечи, такие усталые после спектакля… И она поднимается наверх. И я вдруг подумал… Ну да, мне цветы, но неужели они не заслужили?! Мне тогда стало неприятно, что все цветы мне подарили. Ну пусть подарили бы, грубо говоря, три букета, а остальные раздали бы ребятам… Так жалко их стало! Пусть я там в центре, но ведь они же тоже пашут, они же тоже потеют… Смотрю, они поднимаются со спектакля, такие усталые… Так мне жалко стало ребят!»

Он прекрасно понимал, что спектакль — их общее дело, поэтому каждый заслужил свою часть признания и благодарности. Да, он был в центре, но что может центр, не окруженный другими?..

Ощутив себя почти всерьез труппой господина де Мольера, артисты Юго-Запада задумали необычную акцию. Летом, когда в Москве царила и бурлила Олимпиада-80, они наскоро подготовили фарс «Лекарь поневоле» и отправились с ним в прямом смысле слова в никуда. Сели в поезд, доехали до Севастополя, а оттуда уже начали свое путешествие как бродячие артисты. Их было всего восемь человек — В. Белякович, В. Авилов, В. Гришечкин, Г. Галкина, Л. Уромова, П. Куликов, П. Щеблецов, А. Вишневская. Играли спектакль в пионерском лагере, на городской площади, в туберкулезном санатории, в воинской части, в крымской обсерватории, в международном лагере «Спутник», на пляже — везде, где публике хотелось увидеть представление. А курортная публика до подобного рода представлений была любопытной, поэтому народу собиралось много.

«Ночевали где придется и ели чем покормят, — вспоминала Галина Галкина. — Пытались, конечно, продавать билетики по 50 копеек, но как-то было неловко — мы ведь привыкли задарма играть, но это были самые дорогие гастроли в моей жизни». И актрисе нельзя не верить, нельзя списать ее слова на счет ностальгических воспоминаний о молодости и светлых временах, когда они с Виктором еще были вместе. Ведь это было не просто приятное путешествие — они занимались своим самым главным в жизни делом, театром, кроме того, для них эти спектакли стали замечательной школой по освоению техники площадной манеры игры, где нельзя «прикрыться» ни светом, ни музыкой, а каждый остается один на один с публикой и своими партнерами. Думается, эта школа много значила для них, юго-западных артистов, только-только начинающих всерьез вживаться в свою такую трудную и такую счастливую профессию. И вернулись они в Москву, обогащенные тем опытом, о котором только могут мечтать многие артисты профессиональных театров, — опытом непосредственного общения со зрителем, опытом работы в открытом пространстве на любой площадке.

Именно там произошел случай, о котором мне совсем недавно рассказал Валерий Белякович: «Мы играли спектакль на юге, и там была одна совершенно поразительная ночь. Сыграли в Алуште, потом вышли на берег моря, выпили крымского вина, оказался там какой-то человек с гитарой, он начал петь романсы, так хорошо пел!.. И вот мы отправились домой, а Витя вдруг остановился и начал говорить мне, что все понял и теперь сыграет Мольера по-настоящему. Понимаешь, они ведь все стесняются лирики, высоких слов, а тут… море, луна, небо звездами покрыто, и он так взволнованно говорит… Самое его первое интервью было после „Мольера“. Пришла к нему корреспондентка какой-то газеты и спрашивает: „Что вам дала роль Мольера?“ — а он отвечает так растерянно: „Все-е-е…“ И вот в эту ночь он пытался мне объяснить, что такое это „все-е-е…“; говорил, что не понимал, что такое театр, а теперь его начинает трясти, когда он на сцену выходит… Мы обнялись и говорили о том, как много еще должны сделать вместе. Это был первый такой порыв у него, он с той ночи стал для меня тем, кем стал, словно под этими звездными небесами получил диплом…»

На самом же деле Виктор Авилов, если воспользоваться определением Беляковича, прошел ту самую «первую ступень», которая, по мысли режиссера, у всех отсутствовала — по крайней мере, у тех, кто пришел в 1974 году в клуб «Мещерский». И вот на берегу Черного моря, отыграв в театре уже шесть лет, Виктор Авилов ощутил желание — играть, существовать на сцене, общаться со зрительным залом, заражая и заряжая его своей болью, своим страданием. Это желание было первым импульсом, пришедшим с опозданием, зато и с невероятной силой, со страстью. Говоря с Беляковичем о том многом, что необходимо еще сделать, Виктор Авилов осознавал самого себя — свой наполняющийся, разрастающийся внутренний мир, свои силы, свои возможности. И, по воспоминаниям Беляковича, именно в это время начинался роман Виктора с Галиной Галкиной — они были счастливы этим новым чувством, они были влюблены, молоды, жизнь раскрывалась перед ними, словно увлекательнейшая книга…

А вообще Виктор любил отдыхать на Волге. «Мы летом ездили на Волгу, — вспоминает Галина Галкина. — Девчонки маленькие были, у него была машина „Волга“, черная, у него всегда мечтой была машина, он же и работал до театра шофером… Он все время гонял ужасно, 120 — это нормальная скорость. Но не было никакого страха, я была так уверена в нем! Все мелькает там, за окном — и ладно, я не обращала внимания. Мы ездили в деревню, он там рыбачил, до реки десять километров пешком пройти для него не проблема, рюкзак на спину, и пошел! У него был такой чемоданчик — там крючочки все по номерам, это как шкатулка для драгоценностей, и приносил много рыбы — огромных подлещиков, коптил их и кормил всю деревню. Его там обожали просто, ждали как Боженьку. „Мо-осквич приехал!“ И мы там все ели такую рыбу, какую сроду не ели.

На Волге он так один раз чуть не погиб: заплыл на середину реки, а там здоровенные теплоходы туристические ходят, он бросил якорек, а ночью ведь спят, только на рассвете рыбалка, и вот он лежит, дремлет, поворачивается, а прямо над ним „титаник“ нависает. Он был в шоке, но зато после этого принес полный рюкзак рыбы, накормил всю деревню. У него все так на грани бывало: пан или пропал. Врачей боялся страшно, до паники. Помню, как-то руку порезал ножом, я говорю: „Витя, побежали скорее в больницу!“ А он: дай иголку, нитку, сам зашью! Не поехал, пластырем залепил, еще и клеем каким-то заклеил. Кое-как срослось. Только не к врачу! Падал в обморок при виде шприца».

Пока этим летом катались по Крыму, в Театре на Юго-Западе шел ремонт, естественное летнее состояние. Актриса Тамара Кудряшова вспоминает: «Практически каждый год летом в нашем театре что-то перестраивалось, переделывалось — то сцена, то стены, то под гардероб отгораживали часть улицы, чистили подвал, все всегда делали сами и за свой счет. Кормили нас при этом жители окрестных домов, наши зрители. Зрители же из числа молодых фанатов помогали в строительстве».

Так что значительная часть труппы оставалась на месте, пока путешествовали артисты бродячей труппы господина Беляковича, и усовершенствовала помещение своего театра. Это тоже была своего рода школа — они уже привыкли (с самых первых шагов) все делать своими руками, ни на кого не рассчитывая. И от этого театр становился для них все дороже и дороже — как собственный дом, украшая и отделывая который, не испытываешь ни малейшего раздражения, а только — радость…

Хотя были не только радости, были и довольно смешные с расстояния времени горести.

Виктор развелся с Татьяной и еще не женился на Галкиной. Валентина Алексеевна домой его пускать отказалась, и Авилов жил в театре. В то же примерно время распался брак Валерия Беляковича, он тоже поселился в театре, а вскоре к ним присоединился Павел Куликов — он работал дворником, жить ему было негде. На какой-то из помоек Павел подцепил чесотку, она довольно быстро распространилась на многих — все зачесались, спасал только горячий душ. Когда они вместе ехали в метро, на них с ужасом смотрели в вагоне — все чесались как безумные… Пришлось вызвать специальную санитарную машину, которая обработала всех какой-то мазью, а костюмы (благо, их было в ту пору не слишком много!) сдать в обработку. Вот так победили чесотку, которую назвали в театре «послемольерной»…

Валерий Белякович получил диплом режиссера и мог теперь полностью отдаться своему делу. Следующий сезон он начал с постановки спектакля, состоявшего из двух одноактных пьес — «Эскориал» М. де Гельдероде и «Что случилось в зоопарке?» Э. Олби. Само это соединение выглядело на редкость смело — вряд ли кому-то до Валерия Беляковича приходило в голову сделать первым действием спектакля бельгийскую пьесу о Короле и Шуте, а вторым — английскую пьесу о бродяге и, казалось бы, благополучном обывателе. Смелость для этого действительно нужна была немалая, но нужна была еще и четко сконструированная мысль о той «парности», что проявляется в нашей жизни едва ли не повсеместно и управляет человеческими взаимоотношениями. Скорее всего, режиссера волновала мысль о своеобразном двойничестве, о королях и шутах нашей повседневности, потому что само время — 1981 год — заставляло напряженно задумываться именно об этом: о беспредельном человеческом одиночестве в любом обличье, о трагическом неумении расслышать друг друга, о власти одного человека над другим и о причинах этой власти, не всегда видимой и различимой, но ощутимой остро, болезненно.