Уничтожить Париж - Свен Хассель

С поразительной внезапностью я ощутил острую тоску по той сказочной стране, из которой меня так грубо вытащили. И апатично стал выполнять приказ Старика, нажимать кнопки, проверять оборудование. Мои мысли были заполнены цивилизацией. Женщинами, домами, горячими ваннами и настоящим кофе. Постелями, садами, солями для ванны и сахаром. Нежной плотью и ароматом роз…

— Это мой глаз, чертов болван!

— Извини, — сказал я, убрал палец с глаза Порты и с силой упер его в нужную кнопку.

Я опустил взгляд в темный интерьер танка. Там пахло машинным маслом, горячим металлом, человеческим потом и скверным дыханием. Это была действительность. Хорошая ли, плохая, но действительность. Сладкие мечты о какой-то другой жизни определенно сведут тебя с ума.

Малыш открыл покрасневший глаз, увидел меня и доверительно подался ко мне. Икнул, и от перегара мне стало душно.

— Слушай, Свен! — Он похотливо усмехнулся и ткнул меня пальцем в пах. — Я слышал, чем ты занимался. Какая она, а?

Я приблизил лицо к его лицу.

— Иди знаешь куда!

Когда слева появился тот холм, я неотрывно смотрел в смотровую щель. И был доволен этим последним видом. Жаклин, стоя у изгороди, махала нам рукой.

Когда деревня была еще видна, нам сообщили, что в семистах метрах справа танки противника. Мы приготовились к бою, и я оказался снова безжалостно брошен в гущу действительности. Тревога оказалась ложной — у обочины дороги стоял остов танка с двумя обгорелыми телами под ним, — но это окончательно положило конец моим грезам.

Вскоре наступила ночь, в небе то и дело показывалась из-за туч бледная, призрачная луна. Танки шли вперед, сотрясая дома до оснований. По всему пути люди просыпались от шума, отдергивали занавески; появлялись испуганные глаза, блестевшие в лунном свете. Люди смотрели, куда мы движемся, кто мы такие — как узнать наверняка в конце войны? Это могли быть как друзья, так и враги — американцы или немцы.

Три батальона тяжелых танков шли через тьму, чтобы застать англичан врасплох. Грохочущие «тигры» занимали дорогу во всю ширину. Из выхлопных труб вылетали метровые вспышки яркого пламени. Рокот моторов гремел в ночной тишине; в нескольких домах, когда мы проезжали, вылетели стекла. Некоторые строения пострадали еще больше: они стояли на пути, поэтому были попросту разрушены.

— Приди, приди, приди, о Смерть, — бодро напевал Легионер за перископом.

Малыш содрогнулся и обратился к Порте:

— Меня дрожь пробирает. Есть что-то выпить?

Порта великодушно протянул ему бутылку наилучшего шнапса, которую недавно стащил на одном из продовольственных складов. Изначально шнапс предназначался какому-то командиру дивизии, но, к несчастью для него, Порта появился там первым. По словам Порты, он чуял спиртное за несколько километров и шел на запах.

Малыш, набросившись на шнапс, как и на все прочее, с жаром и смаком, вылакал полбутылки. Потом рыгнул, плюнул в смотровую щель против ветра, получил все обратно в лицо, злобно выругался и утер лицо промасленной тряпкой. Наши поездки обычно оживлялись такими мелкими курьезами.

Мы ехали час за часом к позициям противника. Теперь все чаще попадались следы войны. Сгоревшие машины, остовы танков, английских и немецких, обгорелые трупы на них и под ними. На обочине валялась целая колонна пехотинцев в причудливых позах смерти.

— Поработали «джабо»[47], — равнодушно сказал Порта.

Эти зрелища нас не трогали: мы на них уже насмотрелись.

— Помните старую песню танкистов, которую одно время передавали по радио? — неожиданно спросил Барселона непонятно с какой стати.

Он повернулся к нам и негромко запел песню, которую мы все часто слышали в сороковом году. Слова ее теперь казались не особенно уместными:

Сотня танков несется вперед грозным строем,Шельда, Рейн и Маас позади!Слава фюрера черным гусарам-героям,Что французов идут покорить!И под крики «ура!», что грохочут прибоем,Танки мчат, и вокруг все дрожит!

Банальная — в лучшие времена — песенка теперь казалась совершенно нелепой. В нашем танке и в других раздался презрительный смех: радио мы оставили включенным, и вся колонна наслаждалась ностальгическими воспоминаниями Барселоны.

— Заткнитесь! — раздался по радио хриплый голос Хайде. — Что это с вами, тупые охламоны? Сейчас не время для таких вещей!

Бедняга Хайде! Он слишком тяжело воспринимал ход войны. Все остальные смеялись до одури. Сотня танков и черные гусары фюрера больше не мчались под крики «ура!», а отчаянно вели арьергардный бой против наступающего противника.

Наш смех оборвался при виде бредущей по обочине странной, беспорядочной группы. .Я не мог понять, кто это. Может, пленные? Нет, пленных не охраняли бы монахини; внезапно я увидел, что причудливые, похожие на летучих мышей, носящиеся туда-сюда женщины исполняют роль медсестер и тщетно пытаются восстановить порядок в своей группе. Кто в ней? Я сощурился за темными стеклами очков.

— Это сумасшедшие! — прошептал мне на ухо Малыш. — Психи из дурдома!

Он был совершенно прав: психиатрическую больницу возле Кана эвакуировали, и появление длинной колонны танков вызвало панику среди без того сумбурно ведших себя пациентов. Они метались во все стороны; одни хлопали в ладоши и улыбались, другие бесились и выли, как дикие звери. Некоторые безучастно стояли посреди дороги, вяло поводя головами и свесив руки. Один несчастный идиот бросился под танк и был раздавлен. Монахини отчаянно вопили, вскидывая руки, но безумная толпа, казалось, стремилась покончить с собой. Внезапно из темноты угрожающе направился к нам врач в белом халате.

— Остановитесь! — крикнул Старик, предвидя несчастье. — Ради Бога, остановитесь!

Радио оставалось включенным. Приказ услышали три батальона, и вся колонна танков медленно остановилась. Почти сразу же мимо нас пронеслась машина генерала Мерселя, заставляя монахинь и сумасшедших бросаться в кювет. По радио раздался его яростный голос:

— Какой кретин приказал остановиться? Кто бы он ни был, его ждет трибунал за эту преступную глупость! Возобновить движение, мы ни из-за кого не останавливаемся!

С мучительным скрежетом тяжелые танки тронулись снова. Один проехал прямо через группу сумасшедших. Механик-водитель, очевидно, перепугался, потерял над собой контроль, и тяжелая машина встала посреди дороги, заставив нас вновь остановиться. Раздавленные тела лежали по обе стороны совершившего наезд танка. Одна старая монахиня неистово бросилась к нему и заколотила кулаками по броне.

— Убийцы! Все вы убийцы и больше никто!

На нее не обращали внимания. Генеральская машина со сварливым скрежетом тормозов остановилась; Мерсель, грозный, ужасный в гневе, высунул из окошка голову. На правом глазу неприятно поблескивала черная повязка.

— Этому идиоту нельзя доверять игрушечную машину, не то что танк! Посадите за рычаги кого-то другого, черт возьми! А что касается тебя, — он свирепо посмотрел на злополучного лейтенанта, нервозно поднимавшегося из люка, — с тобой разберемся попозже! Надо ж оказаться таким непроходимым глупцом… — Тут, к счастью, ему не хватило слов. Он повернулся к нам и жестом велел колонне двигаться дальше. — Вперед и без остановки! Мне плевать, если вы увидите самого Христа, идущего по дороге; мы ни из-за кого не останавливаемся — совершенно ни из-за кого! Ясно? Если кто окажется на дороге — сам виноват. Впредь будет осторожнее.

Тут — до того, как генеральская машина тронулась — появилось несколько машин с красными крестами, безуспешно пытавшихся обогнать нас. Несмотря на их требование дороги, мы стояли неподвижно и вынудили их съехать в кювет. «Тигры» ни из-за кого не останавливаются; «тигры» никому не уступают дороги.

Мимо нас пробежал лейтенант-пехотинец, за ним следовал офицер из полевой жандармерии, чей значок-полумесяц зловеще блестел в темноте[48]. Он выхватил револьвер и, казалось, моментально утерял способность к цивилизованным формам разговора. Я услышал, как он орет на ходу:

— Это вредительство! Кое-кто за него поплатится! Какой болван командует этим сборищем идиотов?

Он был очень уверен в себе. Люди, носившие форму полевой жандармерии, обычно не боялись ни человека, ни дьявола, ни даже самого фюрера. Обыкновенный генерал был для них легкой добычей. К счастью, обыкновенным генералом Мерсель не был. Он тоже не испытывал страха ни перед человеком, ни перед самим дьяволом, и думаю, к фюреру особого почтения тоже не питал.

— «Тигры»! — раскатился вдоль колонны его громовой голос. — Я отдал приказ: возобновить движение! Мы ни из-за кого не останавливаемся! А что до тебя, — он повернулся к тем двоим, оттолкнул жандарма и обратился к лейтенанту, — советую убрать с дороги свои жалкие инвалидные коляски, если не хочешь, чтобы их раздавили. К тому же, — добавил он, — возвращайся назад по кювету. Думаю, выяснишь, что так безопаснее.