Девочки Талера (СИ) - Ареева Дина

— Ника! — меня, вымокшую до нитки, поднимает такой же мокрый Тимур. — Ника, посмотри на меня. Там, в кабинете ничего не было.

Хочу его оттолкнуть, но он очень сильный. Не получается ни вырваться, ни отбросить его руки. А он снова берет меня в тиски и глухо проговаривает, уткнувшись в макушку:

— Ника, тебе правда не все равно?

* * *

— Ты по мне скучаешь, Тимур? — голос Кристины журчит будто весенний ручеек бежит по талому снегу. Зато голос Тима напротив, резкий, стреляющий.

— Нет. И напоминаю, что ты замужем, вдруг ты забыла.

— Если бы ты знал, как он мне надоел, — теперь она говорит томно, с придыханием. — Я когда с ним трахаюсь, все время тебя представляю. Давай сейчас, Тимур, прямо здесь, возьми меня как ты это делал.

— Ты серьезно считаешь, что я стану трахать жену моего партнера?

— Ой, ну перестань! Ладно, хочешь, я тебе… — она замолкает и по звукам я понимаю, что выключается свет, она съезжает вниз и расстегивает молнию на брюках. Шепчет с полустоном: — Он у тебя такой большой и вкусный, Тимур, я по нему тоже соскучилась. Спорим, эта твоя малолетка так не умеет…

Внезапно она странно охает, и я слышу голос Тима, ровный и будто замороженный. Если он такой, то это значит, что Тимур в бешенстве.

— Не дергайся, повернись, так твоему мужу будет лучше видно, — несколько раз щелкает камера, а потом слышу его отчаянное: — Ника!

— Тимур! — умоляющий, дрожащий от страха голос Кристины, — он же меня убьет!

Голос Тима звенит от ярости:

— Диктофон с самого начала был включен, видео и фото есть. Еще одна такая выходка, и все это уйдет твоему мужу. Пошла отсюда!

Тимур выключает запись и смотрит на меня с лихорадочным блеском в глазах. Обнимаю себя за плечи — холодно! — и это не укрывается от его взгляда.

— Она достала меня, я давно хотел запись сделать и Джахару, ее мужу, отправить. А тут как раз телефон в руке был. Ника, — он притягивает меня к себе, у него холодные руки, тоже продрог… — У меня ничего нет с Кристиной. Она давно замужем, она мне не нужна. Мы с Джахаром должны были обменяться документами, он прислал Кристину.

Отклоняюсь, чтобы не дышать запахом его кожи, который не смогли смыть дождевые струи. Такой знакомый и манящий, что я боюсь снова оказаться околдованной.

— Как ты могла подумать, что я позволю ей что-то в доме, где живет мой ребенок. И ты…

— Я твоя обслуга, — вырывается у меня непроизвольное, и Тим вздрагивает. Снова утыкается мне в макушку.

— Нет.

— Да. Я у тебя работаю, — снова предпринимаю попытку высвободиться, — и мне нет дела, с кем ты спишь, Тимур. А еще ты обещал не прикасаться ко мне.

— Я помню, — он продолжает держать крепко, и все мои дергания оказываются бесполезными, — но не могу. Я хочу тебя… касаться, Ника.

Пауза звучит пугающе, а он вдруг прислоняется лбом к моему лбу и говорит быстро:

— Я ни с кем не сплю. И не спал, с тех пор как ты уехала. После того как меня чуть не грохнули, в моей постели никого не было после тебя, Ника. Проститутки только, я и имен их не знаю, в офис вызывал, да.

— Ты не обязан отчитываться.

— Я не хочу больше так, Ника. Как раньше. Мне ни с кем не было так, как с тобой. А в роддоме я пообещал, что, если все хорошо закончиться, не буду ни материться, ни трахаться. И я держу слово.

Я так потрясена, что не могу сказать ни слова. А когда заговариваю, из меня вылетает совсем не то, что я собиралась сказать. Собиралась холодно сообщить, что меня это не интересует, что мне наплевать и на него, и на его женщин. Но вместо этого спрашиваю:

— Кому пообещал?

Он пожимает плечами и мотает головой, больно вдавливаясь в мой лоб:

— Не знаю. Тому, кто мог помочь, наверное.

И дальше я падаю ниже плинтуса, потому что вместо очередных попыток его оттолкнуть, говорю почти шепотом:

— Почему, Тим? Я же… я же ничего не умею.

Он пару секунд въезжает, потом улыбается, и эта улыбка в нескольких сантиметрах от моих губ для меня освещает всю беседку.

— Не умеешь, — снова мотает головой.

— Тогда почему…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Детский плач, звучащий из приемника радионяни, отбрасывает нас на несколько шагов, трансформирующихся в сотни километров. Переглядываемся и одновременно несемся в дом. Вбегаем в детскую и смотрим друг на друга растерянно — одежда мокрая, на лицах разводы. От дождя, наверное.

Полинка жалобно хныкает, Тимур скрывается за дверью и сразу же выныривает обратно, протягивая мне чистую футболку.

— Переодевайся и бери ее на руки, я тоже пойду переоденусь.

Бросаю промокшие вещи на пол ванной, наскоро вытираюсь и натягиваю футболку. Подбегаю к кроватке, хватаю малышку на руки, и чуть не теряю сознание от ужаса.

— Тим! — зову в отчаянии. — Тимур! Она горит!

* * *

Я крепко прижимаю к себе Полинку, Тим стоит рядом белый как меловая скала. Докторша, тщательно маскируя свое возмущение, что ее выдернули в дождь из теплого дома, говорит скучающим тоном:

— Я же предупредила, что может подняться температура, тридцать восемь и три это не повод вызывать неотложку. Взрослым и детям постарше вообще не рекомендуется сбивать до тридцать восемь и пять. Организм борется с вирусом, ему просто не надо мешать.

Но Тимур заставляет ее дождаться, пока температура спадет, и потом уходит с докторшей проводить ее к выходу. Я переодеваюсь в халат, чтобы удобнее было кормить. Полинка так накричалась, что быстро засыпает. А я без сил сползаю на пол возле кроватки.

Глава 11

Лучше бы мне еще раз голову пробили, чем моя детка так плакала. Последний раз себя таким беспомощным чувствовал, когда Ника рожала. Вот и сегодня, у Полинки из глаз слезки текут, а мне будто вены вскрыли.

Провожаю докторшу до машины, потом долго стою на крыльце, уперевшись в перила. Страх клубится в груди, толкается в ребра — ну почему не я заболел, а Полька? Она же совсем маленькая, я на локоть ее кладу, и еще место остается.

После дождя свежо и сыро, возвращаюсь в дом и понимаю, что зверски голоден. Верно, я и не поужинал из-за этой сучки Кристины.

Вспоминаю, и руки сами в кулаки сжимаются — как я не убил ее, когда Никино лицо увидел, сам не знаю. Не хотелось сесть из-за этой дряни. А потом уже и не до еды было.

Иду на кухню. Роюсь в холодильнике — педантичный Робби все раскладывает по судочкам, разве что не подписывает. Нике тоже нужно поесть, она кормит Полинку, и пить ей надо много.

Включаю электрочайник и пишу Нике, спрашиваю, чего ей хочется. Она с телефоном, так что отвечает сразу: «Спасибо, я не голодна».

Надо было не спрашивать. Грею еду в микроволновке, наливаю в чашки чай и несу на второй этаж. Ника сидит возле кроватки и держит Польку за руку. Всовываю ей тарелку, чай ставлю на пол, и сам сажусь напротив.

Ника отнекивается, тогда я отбираю тарелку и собираюсь насильно ее кормить. Она покорно вздыхает и начинает есть, при этом мы умудряемся не произнести ни слова. Такая пантомима продолжается пока мы не заканчиваем ужинать.

Выставляю поднос с посудой за дверь под стенку — идти вниз влом, чувствую себя таким уставшим, будто ящики тяжелые полдня грузил.

Ника выглядит вялой и бледной, она и жевала без аппетита, через силу, хоть я ей втрое меньше положил чем себе. Поднимается и идет в душ, я тоже иду к себе. Включаю то горячие струи, то холодные, то горячие, то холодные, и страх, поселившийся внутри, понемногу отпускает. А когда возвращаюсь в детскую, вижу Нику, свернувшуюся клубком на ковре возле кроватки.

Она держит Полинку за руку, в другой руке у нее электронный градусник. То, кем я себя чувствую, к сожалению, прямо назвать не могу, потому что дал слово. Но слово это просто охренеть какое нехорошее.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Ника, — говорю полушепотом, присаживаясь возле нее на корточки, — иди в спальню, ложись на кровать. Я открою дверь, ты услышишь, если Полька проснется. Завтра скажу, чтобы ее кроватку туда перенесли, так она в дверь не пройдет, я бы сам перенес. Я уйду, не бойся.