Четыре угла - Виктория Лысенкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Что с вами стряслось?!
– Я не знаю. Я, наверное, упал и ударился головой. В прочем, это не важно. – Герман почесал затылок рукой. – И я не знаю, где Савелий Оснач. Скажите, он уже прибыл?
– Нет–нет–нет. Он еще не пришел. Его срочно вызвали на конференцию. Лучше скажите, нужна ли вам помощь? Могу ли я помочь?
– Маргерет, вы добры, но не стоит. Я в полном порядке. И, что еще лучше, мое дежурство подошло к концу. Сколько сейчас времени, какого дня?
– И шести нет. Какой день… День… А день тот, что идет за вчерашним.
На этом их разговор закончился, и, пытаясь не выдать своего тяжелого состояния, Герман вышел из больницы.
Его корыто, его автомобиль, ждало на привычном месте, предчувствуя поворота ключа и движения колес. Но Герман не стал садиться в машину, ему было не до этого. Совсем в тишине, молча и томно, он пошел домой.
Дом. Такое странное слово, вызывающее теплые чувства. В этот раз начинающему врачу не было комфортно в своей квартире. Что-то напоминало ему еще о вчерашней ночи. Может, это дух старой обстановки и мебели, вид камина или запах смолы? Неизвестно. Единственным желанием в тот момент было – поспать.
Герман лег бесконечно уставшим. Казалось, эта тяжесть и это состояние никогда его не покинут. Он закрыл глаза и просто уснул. Риц спал до тех пор, пока солнце снова не взошло высоко над городом. Прошли сутки. И он нашел в себе кроху сил, чтобы сесть за написание своего дневника. Дневник был исписан одной страницей за другой. Я думаю, их могло быть еще больше. А может, их и было больше. Многие страницы были вырваны или прожженны.
В этот день к нему пришло понимание, что комната заключает в себе четыре угла. А он тем временем пережил лишь один. И дни слились. Не ясно, сколько ночей уходит на один угол, который содержит в себе не одну жизнь и не одну историю.
Герман Риц понял, что впереди его ждет тяжелое испытание. И он решил не ждать. Не ждать своей смены, своего часа. Он просто пошел в больницу ночью. Один.
В ту ночь была не его очередь дежурить. Он не имел права появляться в психбольнице вне своего времени. Тем более без предупреждения администрации. Герман в ночной темноте проскочил на этаж, оставленный дежурным на какое-то время. Он встал перед стеной, что скрывала то проклятие, или то чудо, что его ждало. В целом, дверь. И знаете что? Пробила полночь, ворон за окном изливал душу. На миг показалось, что он заговорил. Было жутко. Немного страшно. Только самые смелые люди могли не испугаться бы в тот момент. И, кажется, старик, спокойно спящий и храпящий в углу своей комнатушки, был тем самым смельчаком. Еще недавно этот старичок показал путь к двери, дрожа днем и ступая смело ночью.
Прошел час, два. Дверь все не появлялась. Лишь глухая стена, покрытая слоем дешевой краски, что начинала отходить, стояла перед лицом. Риц понял, что «сегодня Она не откроется».
В три ночи, когда дежурный еще даже не вернулся на этаж, увлеченный общением милых дам, спускавшихся с лестницы, Герман вернулся домой. «Не уж то это все? Я ей больше не нужен» – Это были лишь надежды. Неоправданные и в скором времени, разбитые надежды.
Утро. Наступил день дежурство Германа Рица. Он не мог терпеть. Не мог усидеть на месте. Молодому врачу все казалось, что он может быть спасен.
Герман Риц с самого утра был в больнице. И он снова наблюдал за больными. К сожалению, или все же к радости, Савелий Оснач был все еще в отъезде. Настолько длительная конференция побудила Германа задуматься. «Вероятно, нет ни какой конференции. Оснач обнаружил дверь и теперь сам скитается внутри ее бесконечных просторов и глубин. И по этой же причине, она не открылась мне».
Герман обошел всех больных днем. Сделал то же самое вечером. И наткнулся на одного больного, чей случай сейчас наиболее интересен.
Подойдя к комнате, а если честно – к клетке больного, начинающий врач узнал симптомы невроза навязчивых состояний. Больного регулярно посещали навязчивые мысли, воспоминания, вызывающие страх и боль. Они являлись для него чуждыми и неприятными. В это время он не мог самостоятельно от них освободиться, избавиться, человек не мог начать думать позитивно или просто перестать думать. У больного развивались фобии. Бывало, он боялся находиться в своей «камере». Возникал резкий страх замкнутых пространств – клаустрофобия. Но еще страннее, что потом он мог уже бояться выходить на улицу. Одно сменяло другое.
Однажды Риц попросил этого больного представить себе, что он находится на открытом пространстве, на лугу или в поле. В результате, пациент начал биться головой, умоляя прекратить его мучения. Так, в некоторых случаях страх возникал, когда больной только представлял себе трудную для себя ситуацию. Ко всему прочему, больной регулярно проверял правый угол своей камеры. Это напоминало ритуально символическое действие, вызывающее спокойствие у пациента.
Герман Риц не заметил, как ночь сменила вечер. И луна высоко встала над больницей. Она встала в такое положение, что ни один луч света не проникал в здание больницы. Не знаю, может тучи всё же мешали, а может и расположение, но персоналу пришлось зажечь дополнительный свет.
Риц подошел к комнате того больного, о котором выше шла речь, и он увидел, как пациент спокойно сидит и пытается уловить взглядом что-то в темном окне.
Герман завел с ним разговор.
– Вы в порядке? Вас ничего не беспокоит?
Пациент перестал смотреть на неизвестность в окне и перевел взгляд на врача. И ответил.
– Да. Все в порядке. Знаете, когда наступает ночь, приходит особое чувство, слагающееся из спокойствия и настороженности. – Прошла секунда молчания. Томная и медленная. Как будто кто-то схватил время и не пускал его идти дальше. Тишину прервал больной странным и загадочным вопросом. – Знаете, что самое страшное в страхе?
В эту минут Герман понял, что происходит нечто необычное. Опять ночь. Опять больной, будучи в здравом уме, разговаривает с ним.
Риц ответил на вопрос отрицательно.
И тогда мужчина продолжил свою мысль.
– Самое страшное – это бессилие. Когда ты не можешь ничего поделать со своим страхом, когда ты не знаешь, что будет завтра и как «оно» поведет себя снова. И ты начинаешь сходить с ума. Медленно, но верно. Потом наступает истерика.
