Автономный рейд - Андрей Таманцев

— М-да, бандюги еще те... — Дочитав, Ноплейко довольно шмыгнул носом.

— И ты хочешь, чтобы мы за счет бюджета, за счет пенсионеров и инвалидов платили деньги этим башибузукам? Не будет этого!

— Никак нет! Не за счет бюджета, товарищ генерал, — держась в рамках субординации, возразил Катков. — Мы просто позволим им получить деньги от таких же, как они сами, бандитов. А потом на этом и поймаем всех — с поличным!

— А если они того, уйдут? Представляешь, сколько крови и шума будет?

— Так точно, представляю. Но это, товарищ генерал, будет не наша, а его кровь, того предателя и националиста, против которого Пастухов и его головорезы совершают теракт. Да и не уйдут они....

— Уверен?

— Так точно!

— Ну, тогда ладно. Тогда доложу.

У Каткова были все основания радоваться успешному развитию операции.

Но когда он вернулся в свой кабинет с окнами на мэрию и уже почти решил принять коньячку для съема напряжения, звякнула рация. На него вышла Ларочка из наружки. Уже в самом обращении старлея прямо из Тбилиси через голову своих начальников был признак ЧП.

— Как это не прилетел? — не успев еще разозлиться, опешил Катков. — Куда же он делся? В самолет-то он сел!

— Никак нет, — сообщила Лариса Курбанова, не слишком-то боясь его гнева, поскольку за ней вины не было. — Они довели его только до спецзала ожидания. И уехали.

— Значит, в самолет его не посадили? — еще не веря, уточнил подполковник.

— Так точно, не посадили.

— Та-ак... Слушай внимательно, — быстро соображал Катков. — Сделай, чтобы по всем документам Мухин в Тбилиси прилетел. Пусть пройдет там таможню или что там у вас они проходят. И сразу давай сюда, в Москву.

— Есть, чтобы Мухин прилетел и все прошел, — подтвердила приказ старлей.

А подполковник ошалело тер лоб. В один миг все, что только что казалось ему катящимся как по маслу, превратилось в груду обломков. Только потому, что наружка поленилась дождаться отлета самолета.

Опасно судить о других по себе. А Муха с друзьями как раз в эту ошибку и впали: когда они, теряя время, петляли и пытались уйти от наблюдения, за ними на самом деле никто не следил. Переоценили противника.

Так люди сами себя и загоняют в угол.

Глава пятая. Муха и сладкие грезы

Я никогда до сих пор так явственно не ощущал себя именно мухой, как в те минуты, когда Михуил Федорович Полянкин вел меня в предназначавшуюся мне камеру. Мухой, которая чем больше трепыхается, тем крепче увязает. В камере, конечно, никаких окон. Зато под потолком чернело пятно вентиляционного отверстия. Маленького, мой кулак и то с трудом протиснешь.

В углу на выступающей из стены трубе тускло желтел старинный латунный кран.

Под ним лежала крышка от большой кастрюли, наверняка закрывавшая очко параши.

Жутковатое место: случись что с гостеприимными хозяевами, так и сдохнешь в безвестности — если не от жажды, так от голода. Но вообще-то удобнее, чем на гарнизонной губе. Гораздо.

— Начальник... — Я мгновение поколебался, но не стал брать хозяина за горло:

Пока шли, я хорошо расслышал страшное эхо у его шагов. Тот, кто крался за нами, был ловок, хотя и тяжел. Мне же сейчас, в этой неразберихе, кровь и трупы были совсем ни к чему. Разобраться бы в обстановке без них. Да и не в моих правилах лезть в драку с неизвестным противником. А при той вялости, которая навалилась на меня, так и в особенности. Точно сутки вагоны разгружал...

— Да у вас тут совсем как в ментовке, — вздохнул я, блаженно усаживаясь на топчан. — А прогулки будут?

— Нагуляешься еще, — то ли угрожая, то ли обнадеживая, буркнул Мишаня.

— Оружие есть? Дай-ка мне.

И тут я сделал то, на что до сих пор считал себя органически неспособным. Послушно отцепил от руки ножны с уютным режиком, потом нагнулся и снял с голени кобуру с SW-380. И почти подобострастно протянул все это Полянкину. Смотри, мол: так устал, что возражать такому милому и гостеприимному хозяину как бы уже не имею сил...

— Все отдал? — спросил он и, удовольствовавшись моей ухмылкой, вышел, не добавив больше ничего и затворив люк перед моим носом.

А я с наслаждением рухнул на топчан, откинулся на спину и тут же радостно уплыл в ласковый сон.

Скинули, есть такой анекдот, мужика с двадцатого этажа. Он летит, а между десятым и девятым думает себе: «Ну что ж, пока все идет неплохо». Вот так и я подумал, когда проснулся.

Лежал себе, потягиваясь, на топчанчике, смотрел в халтурно оштукатуренный потолок камеры и думал, что у меня все не так уж и погано.

Решилась проблема с взрывоопасным кейсом, нашлось где отсидеться, пока меня ищут бандиты и милиция. И ребят не подставил. Голова, правда, слегка побаливала. Но это ничего. Сейчас бы еще пожрать — и вполне можно наслаждаться жизнью.

Но сначала — то, что всегда приятно и необходимо после хорошего пересыпа. Отведя душу, я разделся до пояса и ополоснулся. Армейская привычка: мыться и есть надо не тогда, когда хочется, а когда есть возможность. Прополоскав рот и посетовав про себя, что помимо оружия не привык таскать с собой зубную щетку и пасту, я улегся подумать, ожидая дальнейших событий. Дальнейшие события начались часа через три, когда я уже устал гадать, чем сей расклад чреват и с каких таких коврижек я вчера смиренно выложил Полянкину все свое вооружение.

То, что Полянкин без серьезных оснований не станет меня убивать, я знал твердо. Его лозунг: «Нет человека — некого использовать!» Вариант, понятно, на любителя, поскольку использовать человека можно по-разному. Но меня лично он обнадеживал. Как говорила одна знакомая училка английского: меня имеют, следовательно, я существую. Будучи существующим, с течением времени можно обмануть любого. Беда в том, что я никак не мог придумать: что бы мне Полянкину посоветовать. В смысле как мне помочь ему обеспечить мою верность, чтобы он мог отпустить меня на волю без страха.

Деньги? Хорошая привязка. Ему есть что мне предложить. Пара ящичков из его кладовых способна обеспечить скромного человека на много лет. Но учтем и то, в какую заваруху я влез. Птицу видно по полету, добра молодца по соплям, а ОПГ, организованную преступную группировку, по имеющимся у нее ресурсам. Завязать страховщиков, безупречную фирму «Изумруд», подготовить документы, снарядить бомбу, которую не сумели обнаружить никакие просветки, не пожалеть самолета с пассажирами... — эти ребятки орудуют с размахом.

Такие, попади к ним в руки, на ремни порежут, и тогда все деньги мира не обеспечат моего молчания. Значит, покупать меня Михуилу бесполезно.

Вообще-то у меня была на тот случай, если из меня начнут резать ремни, страховка, но о ней я Михуилу говорить не собирался.

Страх? Запугать меня, чтобы я даже пикнуть о нем не смел, да? Ну и чем Полянкин может меня напугать? Единственный близкий мне человек — матушка.

До нее ему добраться нелегко. Даже если бы он узнал, что она живет в деревне Калужской области у тещи Боцмана. Тот купил теще фазенду, чтобы держалась подальше от дочкиного семейства. Вот на этой фазенде наши старушки и балуются при свежем воздухе с курами, поросятами и коровой.

Живности, собственно, немного — ровно столько, чтобы не скучали без смысла бытия, но и не перенапрягались. Неподалеку от них фермерствует Боцманов брат. Тоже хлопчик решительный и умелый. Мы его обеспечили небольшим арсеналом. Не знаю, как управляется брат Коля с трактором, но зато с «шоком» или «узи» не оплошает точно.

Есть ли резон Полянкину долго — авось пригожусь — держать меня в этой камере? Как ни крути — тоже вариант. Я бы на его месте, наверное, так и поступил. Если выждать, жизнь в конце концов подскажет целесообразное решение. Но мне этот вариант очень не нравился. Во-первых, отыскивая меня якобы за кражу ценности, те, кто меня нанимал, подключат органы, которые начнут баламутить моих знакомых, а там, глядишь, доберутся и до матери. Та заведет брата Колю, тот — Боцмана, Боцман — Пастуха, а тому только дай повод. Он и так, получив мое письмо, такой круговорот органики в природе устроит, что не дай бог! И где тогда гарантия, что кто-то из наших не сложит голову? Пастух же и представить не может, сколько здесь у Михуила оружия, и какого, да и о лабиринтах тутошних понятия не имеет...

Может, я просто старею? Что для боевика, что для опера, что для скотовода двадцать шесть — солидный возраст. Кому расцвет, кому начало заката. Но во всяком случае я возраст чувствую. Вот говорят, что дьявол к старости становится монахом. И верно говорят: мне даже кого-то чужого ставить в опасную ситуацию уже не по нутру. А уж тем более подставлять близких. Вот, кстати, почему я в последнее время люблю работать один.

Технологически, если бы деваться было некуда, вырвать глотку Полянкину и проткнуть кадык его сопровождающему — несложно. Полянкин и те, кто с ним, явно в этих делах не профи. Мое главное оружие — усыпляющая чужаков беззащитность — всегда при мне. Одна вот беда: что-то стал я такой чувствительный, что мне мой ножик, если начистоту, нравится больше всего как раз тем, что на нем пока ни капли человеческой крови. По крайней мере, той, о которой бы я знал. О его бывшем хозяине не сожалею, потому что он начал первый, да еще так шустро, что разбираться было некогда. Не в том самая мука, что убивать нехорошо и что жить убийцей тошно. А в том, что ничто другое меня так не заводит, как искусство нападать и ускользать. В схватке, в броске на штурм, в уходе от погони, в хитрости, с которой морочишь противнику голову. Есть азарт и адреналин. Это интересно. А вот в нудном ожидании, пока ситуация созреет, для меня только тоска и нервотрепка. Тут я пас, тут я слаб...