До того, как она встретила меня - Джулиан Барнс

Грэм ухмыльнулся, подтверждая одно из первоначальных своих затруднений.

— Но ты считаешь, что мне следует чувствовать себя виноватым перед Энн?

— Чего нет, того нет.

— Ты считаешь, что я должен сказать ей?

— А ты не сказал?

— Нет.

— Ну, я бы подождал с этим, пока она не спросит. Я о том, что мы все это делаем — почитай своего Кинси. Девяносто восемь процентов в то или иное время, а девяносто шесть процентов и до сих пор. Что-то в этом роде. Ты знаешь, в цифрах я не силен. Но в любом случае только два процента прекращают после брака. Это факт, Грэм.

Джек не был вполне уверен, что это действительно факт, но для целей Грэма он вполне подходил.

— Ты думаешь… то есть ты думаешь, что это помешает, ну, всему остальному?

Иногда вопросы Грэм формулировал не так точно, как мог бы; Джеку оставалось только надеяться, что с экзаменационными заданиями его друг придерживается большей точности.

— Нет, абсолютно нет. Никак не влияет. Обеспечивает ровную смазку.

— Могут… — Грэм снова споткнулся. — Могут… ОНИ (Грэму не нравилось пользоваться собирательным местоимением Джека, но уточнить, но назвать Энн было бы непереносимо)… догадаться? То есть что ты этим занимаешься?

— Никоим образом. Никоим образом. Разве что у них там что-нибудь вроде мензурки. Ну, понимаешь, калибрированная дырка. Не думаю, чтобы она так уж точно регистрировала кубические миллиметры.

— А! — Грэм поставил кружку на стол. — Еще одно, — он обвиняюще посмотрел на Джека, — это не действует.

— А? Но ты же только что сказал, что действует. Разве нет?

— Нет. ЭТО срабатывает; прекрасно срабатывает (он полагал, что «ЭТО» срабатывало), но… ЭТО никак не действует на остальное. На этой неделе я смотрел «Г…», один из фильмов, которые хожу смотреть уже три раза. И еще видел другой. Я покупаю все газеты, где указывается, где что идет.

— Послушай, я же не говорил, что дроченье остановит твои посещения кино, ведь так?

— Я думал, что да.

— Нет, я сказал только, что в лучшем случае это может послужить утешением, если ты начнешь переживать из-за… того. Я не могу рекомендовать тебе ничего, что помешает тебе ходить в кино, раз тебе хочется. То есть это же только у тебя в голове, верно?

— А с моей головой ты ничего не можешь сделать?

Мольба в его голосе почти вызывала жалость.

— Головы, — категорично заявил Джек, — это головы. — Он заерзал поглубже в свое кресло и закурил сигарету. — Я тут почитывал тот том Кеслера. Ну, во всяком случае, начал его, — (Джек умел весомо говорить о книгах, в которые заглядывал через плечи незнакомых людей в набитых поездах метро.) — Он утверждает или, во всяком случае, утверждает, что так утверждают другие бонзы, будто старая мозговая коробка вовсе не та, какой мы ее воображаем. Мы все верим, будто наш мозг — это самое оно. Мы все думаем, будто наш мозг — наиглавнейшая наша часть, то есть это же логично, хочу я сказать: ведь потому-то мы не обезьяны и не иностранцы. В нем и компьютерная технология, и новейшее оборудование Ай-би-эм. Разве нет?

Грэм кивнул. Именно в это он всегда верил, хотя никогда ни о чем таком не задумывался.

— А вот и нет. Даже и не пахнет. Гребаные бонзы, или, во всяком случае, многие утверждают, что это относится только к отдельным его кускам. Беда в том, что имеется парочка других слоев иного цвета или что-то еще — не ссылайся на меня. Одна компашка клеточных мудил все эти миллениумы развивалась как бешеная в своем направлении, занимаясь инжекторами, и «молниями», и издательскими договорами, и всем таким прочим. Они в порядке, они вполне социально приемлемы. Но вот другая компашка, как они ни надрывались тысячелетиями, пытаясь самоусовершенствоваться — ну, ты знаешь, трахая друг друга, как у них, у клеток, заведено, отжимаясь по утрам, накачивая мышцы, — обнаружила, что этот номер не проходит. Не проходит, и все тут. Гены у них не те, или что там у клеток имеется. Они уже достигли своего пика, и им приходится мириться с тем фактом, что они тупицы. Им-то хорошо, то есть идти им все равно некуда. Они же по субботам на танцы не ходят, верно? А просто устроились там, чтобы сбивать нас с панталыку или не сбивать, это уж как обстоят дела.

Джек сделал паузу. Он любил создавать такие паузы в своих рассказах. Тогда он чувствовал, что он не просто писатель, а (это определение он часто — но все равно недостаточно часто — читал в газетных вырезках о себе) прирожденный рассказчик. Один рецензент как-то написал о нем: «Читая Лаптона, можно без колебаний доверять рассказчику не менее, чем рассказу». Он тогда послал ему ящик шампанского.

— А дела обстоят так, что они именно что сбивают нас с понталыку. Потому что эта компашка, запасная команда, заведует нашими эмоциями, заставляет нас убивать других людей, трахать чужих жен, голосовать за консерваторов, пинать собак.

Грэм внимательно всмотрелся в него.

— Так, значит, это не наша вина?

— Э-эй! Я этого не говорил, старина. И ничего не скажу. Книгу на эту тему для тебя напишу, но если хочешь, чтобы я о ней заговорил… ну, для начала гонорар тебе не по карману. Материал для турне по университетам и обмена валют.

— Ну и?

— Ну и?

— Ну и ты думаешь, что тут есть хоть крупица правды?

— А! Ну что же. Я не знаю. Пожалуй, что и нет. То есть я просто подумал, что это интересная теория. Подумал, что она может поднять тебе настроение. Заставить тебя по-другому думать о своей черепушке: слой очкариков, два слоя коротышек. Так почему бы им не объединиться, спросишь ты, почему бы не сесть за стол переговоров с каким-нибудь церебральным У-Таном и просто не разобраться со своими трудностями? Почему коротышки продолжают загаживать достижения очкариков? А? То есть, казалось бы, коротышки должны увидеть, что в их интересах держать свои булавочные головки пониже, не рубить сук…

— И что думаешь ты? — Грэм искренне хотел узнать.

— А! — Джек, пока расцвечивал линию Объединенных Наций, предоставил какому-то участку своего мозга разрабатывать и этот вариант. Какой ответ будет наилучшим? Что хотел бы услышать Грэм? — Ну, мое взвешенное: вероятно, нет.

Он встал, прошелся, будто в поисках сигареты, сделал полуоборот на одной ноге, пернул и пробормотал, «обнаруживая» сигарету на ручке кресла:

— Ветер и Всемудрость Джека Лаптона.

Он ухмыльнулся. Это он извлек из другого участка своего мозга, даже еще меньше, и, возможно, оккупированного коротышками. Но с другой стороны, для острот и каламбуров полной мощности не требуется.

— Ну, согласно моему взвешенному, для немногих это может быть правдой. Я хочу сказать: ведь вроде бы полагают, что у преступников есть какой-то ущербный ген, что-то щелкает в их черепушках, и внезапно они вновь под лестницей выкапывают полосатую форму и мешок, надписанный «ТЫРБАЖ». Может быть, для преступэлементов. Но для большинства людей? Большинство людей других людей не убивают. Большинство людей, сказал бы я, крепко держат коротышек под каблуком. Большинство людей контролируют свои эмоции, верно? Возможно, это непросто, но они справляются. То есть они контролируют их в достаточной мере, верно? А в этом вся суть, именно то, о чем мы говорим. И не касаясь неврологии вопроса, я сказал бы, что второй элемент вполне отдает себе отчет, с какой стороны их хлеб намазан, либо, быть может, блюстители порядка действительно умеют обращаться с ними.

— Но ты же трахаешь, по твоему выражению, чужих жен.

— А? Но при чем тут это?

— Ну, ты же сказал, что на это, в частности, тебя побуждает недоразвитая часть твоего мозга. Так что выходит, что она берет над тобой верх.

— И я надеюсь, в данных пределах будет продолжать и дальше. Фигура речи, мой мальчик, фигура речи.

В эту пятницу, вернувшись домой в Хемпшир, Джек был не просто вежливо рад увидеть как деревенскую обстановку, так и свою жену. Когда он свернул на машине в ворота, бантамы бросились в пеструю паническую рассыпную; запах душистого горошка в недвижном вечернем воздухе восхитил его; входная дверь, которая всю зиму впускала в дом сквозняки, теперь умилила его своей живописной ущербностью. Джек не внушал себе иллюзий о деревенских идиллиях, он только внушал себе иллюзию о двухдневной деревенской идиллии.

— Вот моя Искрулька, — сказал он, когда Сью вышла из кухни поздороваться с ним. После того как он не виделся с ней пять дней, ему нравилось подыгрывать жизнелюбивой, динамичной ирландской стороне ее натуры, и он поздравил себя, что у него достало духа жениться на женщине с характером. Он раскованно-собственнически скользнул глазами по ее плавному абрису, резким чертам лица, смуглоте и остался доволен тем, что увидел. Частично раскованность объяснялась тем, что у него не было конкретной причины ощущать себя виноватым, а частично тем, что была пятница. Больше всего он любил свою жену по пятницам.