Мистер Пип - Ллойд Джонс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И тут моя мама заметила, как ей показалось, слабину в доводах учителя.
Она подняла руку и, перебив мистера Уоттса, спросила:
— А как он узнает, что совершил ошибку?
~~~
Мы дочитали «Большие надежды» четырнадцатого февраля. Я ошиблась в своих расчетах всего на четыре дня, да и то потому, что на Рождество уроков не было, а потом еще мистер Уоттс взял три дня, когда простудился.
Финал книги поставил меня в тупик. До меня так и не дошло, почему Пип тянется к Эстелле. Я же понимала, какая роль отводится ей в общем ходе событий. Мисс Хэвишем украла у нее сердце и на место его вложила камень. Этим камнем, словно кузнечным молотом, Эстелла разбивала мужские сердца. Так мисс Хэвишем отплатила за то, что произошло с ней в назначенный день свадьбы.
Здесь как раз все было ясно — мы твердо знали: как аукнется, так и откликнется. Взять, к примеру, Мэгвича, беглого арестанта: меня радовала и даже восхищала мысль о том, что он отплатил добром за добро, когда, разбогатев в Австралии, помог выбраться из болот мальчику, который когда-то помог ему самому выбраться из болот; другое дело, что я совершенно не могла понять, зачем его понесло обратно в Англию. Он же знает, что ему грозит новый тюремный срок, но все равно возвращается, чтобы проверить, как идет превращение Пипа в джентльмена; настает черед Пипу, теперь уже на пару с новым другом Гербертом Покетом, вторично помочь Мэгвичу бежать. И это правильно. Мне понравился такой расклад.
— Любопытному на днях прищемили нос в дверях, — только и сказал мистер Уотгс. А потом добавил: — Если бы все наши поступки вдруг наполнились смыслом, мир бы стал совсем другим. И жить было бы не так интересно, согласны?
Выходит, мистер Уоттс и сам не знал. Когда он читал нам заключительные главы, я, наверное, не слишком внимательно слушала. А если я все расслышала верно, значит, эти главы были так себе. Оказывается, Мэгвич — родной отец Эстеллы. Почему же это обстоятельство вскрылось так поздно? Наш класс целых пятьдесят девять дней слушал чтение романа, а теперь перед нами была одна паутина. Разрозненные куски находили друг дружку и переплетались. А что, если схема, из которой, как мне казалось, я ничего не упустила, оказалась неправильной?
Я решила дождаться удобного момента и задать свои вопросы. Только не хотела выглядеть тупой. Ни для кого не было секретом, что книга забрала надо мной магическую власть, а мистер Уоттс частенько обращался именно ко мне, чтобы обсудить очередной поворот сюжета. Учитель в меня верил, и сейчас я предпочла держать рот на замке, лишь бы не подорвать его веру.
С неделю после чтения последней главы наши занятия шли ни шатко ни валко. Надеяться было не на что. История закончилась. А с нею и наше путешествие в незнакомый мир. Мы вернулись к себе. Без шансов погрузиться в книгу дни утратили смысл. Все ждали, что мистер Уоттс придумает что-нибудь новое, чтобы заткнуть образовавшуюся в нашей жизни брешь. И он предложил — вероятно, не выдержав зрелища наших угрюмых физиономий, — читать «Большие надежды» по второму кругу. Только теперь — всем по очереди. Он считал, что это хорошая практика в английском. Может, и так. Но я уже знала: повторное чтение ничего не изменит. Содержание книги устоялось раз и навсегда. Пип обидит Джо Гарджери, но Джо есть Джо — он простит. Кроме того, Пип будет все так же сохнуть по Эстелле — скверный выбор, но другого он не сделает вовек. Читай хоть три раза, хоть четыре (что мы и сделали) — эти события останутся неизменными. Единственным утешением было то, что чтение по второму, и третьему, и четвертому кругу могло перенести нас в другую страну. И тем самым сохранить наш рассудок.
Все взгляды устремились на мистера Уоттса, когда он направился к столу и взял «Большие надежды». Мы ждали, кого он выберет, чтобы начать чтение. Обернувшись, он раскрыл книгу там, где описывалось происшествие на кладбище, но тут Дэниел стал тянуть руку.
— Да, Дэниел? — сказал мистер Уоттс.
— А каково быть белым?
Дэниел на миг обернулся ко мне. Это не укрылось от мистера Уоттса, но его взгляд даже не достиг моей парты. Значит, учитель понял, откуда взялся такой вопрос. И я знала, что он понял. Тем не менее его ответ был адресован Дэниелу.
— Каково быть белым? Каково быть белым на этом острове? Я бы сказал, это все равно что быть последним мамонтом. Временами бывает одиноко.
Мамонт? Знать бы, кто это такой. Дэниел затронул очень интересную тему, но мы сделали вид, будто нас это не касается. Вопрос был задан с бухты-барахты. Никому из нас не хотелось угодить в западню, поэтому дальнейшие расспросы мы попридержали. Зато теперь вопрос появился у мистера Уоттса:
— А каково быть черным?
Он спрашивал у Дэниела, но обращался ко всему классу.
— Нормально, — ответил за всех Дэниел.
Я думала, учитель рассмеется. Может, его и насмешил этот разговор, но смеяться он не стал, а уткнулся носом в «Большие надежды».
— Понимаю, — только и сказал он.
Нагрянули они затемно. Их вертолеты приземлились в дальнем конце пляжа, под горой, по эту сторону реки. В отличие от прошлого раза, нас застали врасплох. Деревню разбудили голоса и пронзительные свистки. Мы ожидали этого момента. Мы его желали, как ни бредово это звучит.
Бывают дни, когда в воздухе собирается удушливая влажность; она растет и растет, тяжелеет, становится невыносимой и наконец лопается. На землю обрушивается ливень, и снова можно дышать. Подобно этому росло напряжение последних недель. Очень похоже: ты ждешь и ждешь. До тех пор, пока не начинаешь думать: пусть уж нагрянут краснокожие, лишь бы закончилось это ожидание.
Как по команде, мы вышли из хижин. Удивительно: без подсказки, без понукания все как будто сообразили, что нужно делать. Лица у карателей были вымазаны сажей. Мы заметили, как у них бегают глаза. Никто не перекрикивался. В этом не было нужды. Каждый знал свое дело. И солдаты, и мы. Нам было не впервой.
Когда к нам обратился командир краснокожих, оказалось, что у него приятный голос; мы-то думали, он станет орать. Требования были совсем простыми. Ему нужен был поименный список всех жителей деревни. Перепись, объяснил он, проводится в целях безопасности, бояться тут нечего. Попросил нашего содействия. Напомнил, что каждый должен назвать имя, фамилию и возраст. Он ни разу не повысил голос. Выполнить его распоряжения было проще простого: от наших имен не могло быть никакого вреда, это же не взрывпакеты, начиненные рыболовными крючками. Двое солдат-переписчиков двинулись вдоль шеренги жителей. Пару раз люди просили у них карандаш, чтобы записать фамилию без ошибок. Мы заулыбались. Нам ведь не жалко было помочь, тем более в деле грамотного написания наших же имен. Управились мы быстро.
Офицеру передали два листка бумаги. У нас на глазах он стал неторопливо изучать записи. Явно выискивал какое-то определенное имя: возможно, у него были сведения о тех, кто ушел к повстанцам.
Когда наконец командир оторвался от бумажек, стало ясно, что дети его не интересуют. Его интересовали только лица взрослых. Причем все без исключения. Если кто-нибудь из наших родителей опускал глаза, командир считал это своей победой. Покончив с игрой в гляделки, он объявил, что хочет задать вопрос. Вопрос, добавил он, совсем не сложный — ответ известен каждому. При этом он улыбался сам себе. А спросил он вот что: почему в деревне нет молодых людей? Девушки есть, а где же парни?
Скрестив руки на груди, он уставился в землю, словно решал вместе с нами любопытную загадку. Я чувствовала, что ответ ему известен, но вся штука была не в этом. Он хотел, чтобы ответ дали мы. А мы знали: очевидный ответ будет равносилен признанию нашей вины. Нас взяли в клещи: так чайка сжимает в клюве сочного краба. Офицер и без нас все знал. Но этого было недостаточно. Он хотел большего.
На краткий миг нам дали послабление. Со стороны пляжа трусцой прибежал солдат. Он переговорил с офицером. Они стояли поодаль, и мы ничего не услышали, но поняли, что офицера это известие не обрадовало: у него дернулся уголок рта, а ладонь хлопнула по бедру. Вместе с солдатом он удалился в сторону пляжа. А через пару минут быстрым шагом вернулся. От его первоначального благодушия не осталось и следа.
Он двинулся вдоль нашей шеренги, вглядываясь в каждое лицо. Дошел до конца, вернулся на прежнее место и застыл перед нами, сцепив руки за спиной и раскачиваясь из стороны в сторону.
— Кто такой Пип? — спросил он.
Ответа не последовало.
— Я велел назвать все имена, — рявкнул он. — А вы дали не все. Как это понимать?
Кое-кто из взрослых мог бы ответить. Ответ знали те, чьи дети учились у мистера Уоттса. Например, моя мама. Но она зажмурилась и заткнула уши. Наверное, молилась. Поэтому и не заметила, как мы с ребятами переглядывались. И не знала наперед, кто расплылся в улыбке.