Дорога сворачивает к нам - Миколас Слуцкис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сейчас все только и думают о сене, только сено и видят. Вот и рубашка Ляксандры в сене, в полотняной складке застряла былинка. Даже во рту у Шаучукенаса торчит стебелек щавеля. Пожует и сплюнет, пожует и сплюнет.
— Радость, а не сено нынче, — говорит отец.
— Дай бог, дай бог, — гудит своей старой, широкой и сильной грудью Ляксандра.
— Летошний год прелое собирали, а в этом как порох… — снова нахваливает сено отец.
— Дай бог, дай бог… — снова бубнит Ляксандра.
— Ежели таким летом колхоз сена вдоволь не заготовит, так уж и не знаю, — говорит отец.
— Дай бог, дай бог…
Я не понимаю: то ли хочет Ляксандра, чтобы колхоз заготовил вдоволь сена, то ли нет?
— Ну, а как пчелки? — справляется отец. Не век же про сено толковать?
— Пчелки как пчелки… — уклончиво отвечает Ляксандра, и понимай как знаешь. Сетовать боится — не станут тогда пчелки роиться. Хвалиться тоже неосторожно. А медосбор нынче, как и сенокос, — такой же звонкий, чистый; все цветы досыта напились солнца, и пчелы едва несут взяток в ульи, летят, как тяжело нагруженные самолеты. Все жужжат и жужжат над ухом спозаранку, даже боязно.
О чем еще они поговорят, похвалив сено и пчел? Можно еще… про собаку. Но что хорошего скажешь про этакого волка, который не желает признавать соседей, словно воров среди ночи облаивает?
Вы не подумайте, отец и тут не сказал, зачем мы пожаловали средь бела дня. Хоть и ему невмоготу, готов сбежать или провалиться сквозь землю. А к тому ж еще отца телега ждет, лошади. И когда отец обедать будет, если заговорится? И еще кто знает, сварила ли мать чего-нибудь…
Когда уже действительно не осталось, о чем поговорить, Ляксандра принялся угощать отца. Не хотел отец, не угощаться ведь пришел, да как человеку в глаза плюнешь?
— Квасок есть. Может, и перекис малость, а только… Душу освежает в жару.
— Да что там утруждаться… Не стоит, — отмахивается отец, но это не отказ.
— А ты, Марителе? — обращается Ляксандра ко мне. — Огурчика с медом не хочешь?
Как не хотеть, когда наши огурцы только-только завязались, а пчел не держим и меда не покупаем. Только я не просто Марителе — я Маре! — и отвечаю, как отец:
— Не стоит, дядя Ляксандра.
Съела огурец, намазанный медом, — один огурчик. Отец выпил два стакана кваса. Ляксандра хотел и третий налить, но отец накрыл стакан ладонью. Стоя пил — сесть не согласился, сказал, что сено ждет.
Я уже и вкус огурца с медом забыла, а отец все не заикается о том, что́ нам надо. У Ляксандры глаза горят, как у хитрого старого кота. Он сразу угадал, зачем пришли и почему стесняемся его. Отец уже года два не отворял калитку Ляксандры. А уж квас его незнамо когда, давным-давно, может, и пробовал.
Вы не думайте, мой отец не трус. Он винтовку под кроватью держал, когда по деревням бандиты шатались, поджигали дома, людей убивали… Так чего же он сам не свой, почему оробел во дворе у Шаучукенаса? Чего мнется, кряхтит, не заводит разговор о деле? Может, мне начать? Боюсь, что мы бы так и убрались восвояси, даже не заикнувшись про платье и ботинки, если б не сам Шаучукенас. Не отпустил нас, затащил в горницу, бормоча, что такие гости — великая радость для него.
Эле не было дома, она с фермы уже по росе возвращается. Далеко ей на работу и с работы, а велосипеда ей Шаучукенас не купит. У всех в деревне велосипеды есть, почти в каждом доме стоят, поблескивают, а где и по два, и даже по три. Без велосипеда в сенях да часиков на руке теперь вроде бы и неловко людям. Особенно молодым! А у Эле — ни велосипеда, ни часов, хоть зарабатывает она… Другие девчата в районе здоровый зуб золотом покрывают, чтобы издали блестел, а на Эле даже простенького колечка нет.
Не было Эле дома, но я думала о ней, как ни испугалась, как ни растерялась от своих забот — почему отец молчит? Эле не было, однако это ее руки подмели и проветрили горницу. Даже свежие цветы в воду поставлены. И когда она управляется? Старая бабка Шаучукенасов еле ноги таскает, молится целыми днями. Спасибо, если хоть одну картофелину очистит.
Не было Эле, и хорошо, что не было. Не хотелось нам, чтоб она видела, как мы покупаем привезенные ее отцом товары… Да еще в «кабалу» лезем. «Кабала» — очень старое, нехорошее слово. Отец мне его еще раньше растолковал.
Как ни странно, Шаучукенас на самом деле знал, что́ нам нужно. Потому ли, что у него глаза такие — как у хитрого, старого кота? Потому ли, что, слоняясь по своему двору, наш двор как следует прощупал, уловил чутким ухом перебранку отца с матерью?
— Знаю, что тебе надо, Йонас! — весело, словно протягивая белую, блестящую дощечку, улыбнулся Ляксандра и расстелил перед нами отрезы.
Запестрело, зарябило в глазах. Словно радуга вспыхнула и кусками упала нам под ноги. Прямо на пол, чистехонький, ярко-красный пол.
— Что ты, что ты, Ляксандра! — отшатнулся отец. — Не для моей Текле такие яркие да пестрые!
— Нету больше панов, нету… И простой народ нынче наряжается, — смеялись хитрые глазки Ляксандры. — Выбирай… На десяток лет помолодеет Теклюте!
— Помолодеет, говоришь…
— Смотри, как бы не пришлось тебе сбрить усы, когда она вырядится!
— Ладно уж, ладно, да что выбрать? Не разбираюсь я в женских убранствах.
— Зато я разбираюсь, я! — Ляксандра весело хлопнул отца по плечу.
И он действительно разбирается, будто сам портной. А ведь не портной он — колхозник, пускай даже престарелый, хоть здоровей и резвей молодого…
Выбрал нам Ляксандра желтовато-розовый шелк с ромашками. Белеют эти ромашки, словно живые цветы в поле.
То-то обрадуется наша мама!
Наверное, сроду не было у нее такого красивого платья.
Я
