Отряд-3. Контрольное измерение - Алексей Евтушенко

Первыми начали умирать города.

Вообще-то, как и любой развивающийся и активно живущий организм, умертвить город довольно трудно, чему в истории, как древней, так и современной имеется масса примеров.

Что только не делали люди с городами!

Их брали приступом, жгли и отдавали на разграбление. Забрасывали ядрами и снарядами. Бомбили (и обычными бомбами, и ядерными). Подвергали ракетным ударам и химическим атакам. Устраивали в них искусственные землетрясения и наводнения. Отключали свет, воду, канализацию и тепло. Морили голодом. И снова брали приступом, жгли и отдавали на разграбление.

И что же?

Чаще всего города выживали.

Иногда казалось, что от города уже не осталось совсем ничего. Он стерт с лика земли. Сожжен дотла. Развален по кирпичику. Его артерии и вены разорваны, сердце уничтожено, мозг убит. Так было с древним Римом и Константинополем, Москвой и Дрезденом, Сталинградом и Хиросимой. И многими, многими другими городами.

И что же?

Проходило совсем короткое время, и оказывалось, что города живы и собираются жить дальше. Зализывают раны, отстраиваются, наполняются людьми, растут.

Да. Так было всегда. Но только не на этот раз.

Когда отключают воду, можно купить ее в магазине, набрать в колонке, роднике или реке. В самом крайнем случае выкопать колодец. При отсутствии электрического света, используют свечи, керосиновые лампы, масляные светильники, факела. Нет отопления – можно одеться потеплее и соорудить печку-буржуйку.

Но, когда любое мало-мальски сложное устройство или механизм в городе начинают грозить не просто травмой (так было всегда), а смертью, остаётся одно – немедленно бежать. И тогда… Без человека города жить не могут. А если и могут, то это уже совсем другая жизнь…

Было видно, что по этой дороге очень давно никто не ездил. И никто ее не чинил. Асфальт совсем растрескался, и сквозь него пробивались наружу трава, кусты и даже, кое-где, молодые деревца. Вечерело. С низкого, сплошь затянутого мутной серой пеленой неба, сеялся мелкий редкий дождик. И все это вместе: тронутый первыми осенними красками лес, вечер, заброшенная дорога и скучный дождь никак не вселяли в сердце бодрость, а в душу веселье по поводу возвращения домой.

Оба вездехода только что, продравшись сквозь лес, выбрались на дорогу и теперь стояли бок о бок, ожидая дальнейших приказаний.

– Ничего себе, – сказал Валерка Стихарь, сидевший за управлением живой машины по имени «Маша», – давненько по дорожке этой никто не ездил, не ходил… И куда теперь? Налево или направо?

– Нам бы до жилья какого-нибудь добраться, – отозвался из «Ганса» (связь между машинами была замечательная, создавалось впечатление, что говорящий находится тут же, рядом) Дитц. – А то до сих пор не понятно, где мы.

– А чего тут понимать, господин обер-лейтенант – хмыкнул Вешняк. – В России мы.

– И откуда тебе это известно? – ворчливо осведомился Майер. – По лесу проехались и сразу – Россия? У нас, в Германии, тоже леса есть, – и, подумав, осторожно добавил. – В некоторых местах.

– Не говоря уж о какой-нибудь Канаде, – добавил Хейниц.

– Как хотите, – сказал Вешняк. – Только Россия это. Сердцем чую.

– Давай направо, – сказал Велга. – Если есть дорога, значит куда-нибудь она, а приведёт.

– Направо, так направо, – легко согласился Стихарь и развернул машину.

В посёлок въехали уже в полной темноте.

У «Маши» и «Ганса» не было фар в привычном понимании этого слова, – в случае нужды машины освещали дорогу, выбрасывая перед собой сплошную широкую полосу света, интенсивность и дальность которой легко регулировалась. И теперь свет выхватывал из мокрой темени по обе стороны от дороги грязноватые обшарпанные стены домов, из черных окон которых, бессмысленно пялилась на людей пустота. Машины ползли по дороге (теперь уже улице) совершенно бесшумно, внешние микрофоны были включены, но ни один звук, кроме нудного шелеста дождя, не долетал снаружи. Ни голос человеческий, ни лай собачий, ни крик птичий или звериный.

– Стоп, – сказал Велга, когда машины неспешно доползли до перекрёстка. – По-моему, это центр данного населённого пункта. И мы, всё-таки, в России. Во всяком случае буквы над тем, вон, зданием точно русские. Хотя я не понимаю, что означает это слово.

– «Ми-ни-мар-кет» – прочел вслух Валерка. – Н-да. Час от часу не легче. Буквы русские, слово иностранное. Эй, на «Гансе», кто-нибудь знает, что такое «минимаркет»?

– Это что-то вроде магазина, – отозвался Карл Хейниц. – А вон там, правее, банк. Видите?

– Ага, – сказал Велга. – Точно. Написано: «Сбербанк». Видимо, от слова «сберегательный». Так, уже легче. О, а это что – там, под деревьями, на площади? Ну-ка, Валера, посвети…

Стихарь чуть довернул вправо, изменил конфигурацию светового потока с горизонтальной на вертикальную, и люди увидели памятник.

На бетонном пьедестале, покрытом уже кое-где обвалившейся плиткой из камня лабрадорита, стоял в полный рост солдат. Гимнастёрка, сапоги, каска, плащ-палатка за спиной, в правой руке взметнувшийся вверх ППШ… будто старого боевого товарища и друга отлили в бронзе и поставили здесь, посреди площади незнакомого русского городка на долгие времена в честь тех, кто своей жизнью и смертью добыл победу.

– Ух ты! – воскликнул Валерка. – А ведь это нам памятник, братва.

– Да уж можно не сомневаться, – сказал Майер. – Раз мы в России, то было бы странно встретить здесь памятник немецкому солдату. Наши памятники в Германии.

– Ты уверен? – спросил его Хейниц.

– В чём?

– В том, что нам стоят памятники? Вот так, на площадях?

– А почему бы и нет?

– Потому, что памятники обычно ставят победителям. А мы проиграли эту войну.

– Ну и что? Мы ведь честно и храбро сражались…

– Этого мало, – сказал Дитц. – Мало сражаться честно и храбро. Нужно сражаться ещё за что-то, что живёт в твоем сердце.

– Например, за Родину, – серьёзно подсказал Велга.

– Вот именно, – вздохнул Дитц. – Если честно, в последний год на фронте я уже начал понимать, что мы зря влезли в Россию. Воевал, конечно, деваться некуда, но… Не понятно было за что воюю. Иногда мне даже хочется сказать Богу спасибо за то, что он вытащил меня с той войны. Не знаю, что будет дальше, но по крайней мере сейчас я чувствую, что по-настоящему нужен. И не только Германии, а самому себе и всем людям. Всей Земле, если хотите. И даже, как вы помните, иногда всей вселенной. Согласитесь, что при таких условиях воевать можно.

– Браво, господин обер-лейтенат, – сказал Шнайдер. – Честно, спасибо. Боевой дух солдата надо время от времени поддерживать. Вы мой сейчас здорово поддержали. Старое вспоминать – только душу растравлять. Будем смотреть вперёд и в очередной раз спасать человечество.

– А что, – сказал Валерка, – запросто. Было бы человечество.

– Вот именно, – прогудел Малышев. Пока что я не только человечества, но даже одного человека не видел. И куда все подевались – не понятно. Может, на разведку сходить? На вездеходах-то много не разглядишь. Да и бояться нас могут, откуда местным знать, кто мы такие и с чем пожаловали? Заметили и прячутся по углам… Разрешите, товарищ лейтенант? Опять же и ночлег подыскать бы надо. Не в машинах же спать, когда мы дома.

– Давай, – кивнул Велга. – Только не один. Вешняк, пойдёшь с Малышевым.

– Есть.

– Разрешите и мне? – продал голос Шнайдер. – Что-то я засиделся. Ноги охота размять.

– Разрешаю, – сказал Дитц. – Даём вам час. Попробуйте найти людей. Ну, и нормальное место для ночлега. Связь по рации. Удачи.

Три ловкие фигуры выскользнули из теплого и сухого нутра машин под мелкий ночной дождь и растворились в ближайшем переулке.

Городок был брошен. Разведчикам хватило получаса, чтобы убедиться в этом. Разумеется, за тридцать минут они бы не успели даже пройти его из конца в конец, а не то что обыскать каждый дом, но за годы войны солдаты повидали немало сел и городов, оставленных своими жителями и у них выработалось безошибочное чувство на подобные места. Впрочем, для порядка Малышев, Вешняк и Шнайдер зашли в несколько домов и квартир, где, как и следовало ожидать, никого не обнаружили.

Подходящее место для ночлега они нашли через сорок две минуты. Это был большой и относительно новый трёхэтажный особняк, расположенный на окраине города. Окружал его высокий, в полтора человеческих роста, кирпичный забор и, если бы не приоткрытая стальная калитка, разведчикам для того, чтобы попасть внутрь, пришлось бы потрудиться. Калитку заметил Малышев, который отлично видел в темноте (фонариками из соображений скрытности они практически не пользовались), и, тихим свистом позвав за собой товарищей, проник во двор.

– Да, это, пожалуй, то, что нужно, – негромко заключил Курт Шнайдер, когда они наскоро (входная дверь также оказалась открытой) обследовали найденные хоромы. – Здесь и взвод разместится спокойно, а уж мы и подавно.