Под часами - Михаил Садовский

- Ты крамольные мысли мне внушаешь, мама!

- Я свои мысли высказываю и не внушаю, - ты же "инженер че-ловеческих душ".

- Мама, мама, - ну. пожалуйста, - ну, я пишу, а если так случи-лось, то что теперь мне делать? Перестать писать -- не могу, перестать пуб-ликовать -- но это не писатель, как найти середину, ведь ты сама учила меня, что без компромисса не проживешь. И при этом можно остаться с чистой душой. Мама? Что делать сейчас?

- Сейчас ты должен понять, что таких ситуаций будет не одна, и решить на всю оставшуюся жизнь простой русский вопрос: "Что делать? Как быть"?

- Мне кажется, что эти стихи, которые я тебе читал, как-то свя-заны с твоим, ну... с Петром Михайловичем... знаешь, мне кажется, что, может, это и чушь, что это... он их писал, и если даже его нет на свете, кто-то третий инкогнито рассылает их теперь, чтобы опубликовать, но опытный человек. Ни концов не найти, ни стихов не опубликовать. И он явно понимает, что это так и есть: это "непроханже". Ну, прости за это пошлое слово -- такой вот неологизм в обществе появился на кухнях...

- Знаешь, даже содержание минеральных солей в одних и тех же растениях одной и той же зоны меняется со временем, по десятилетиям...

- Я понимаю -- язык ближе диалектике, потому что он ее и выра-жает, но это не мои дебри и не твои... что делать? Оказалось, что я не боец... Таня... категорически против... кто же даст совет?

- Насколько я помню, ты всегда избегал этого...

- Вот и изголодался по советам... по крайней мере, я поступил бы наоборот, чтоб потом было, на кого свалить...

- Хорошая мысль! Вот с нее и начни... ты ведь уже решил, что будешь писать... ну, не чувствуй себя виноватым... постарайся, чтобы это чувство исчезло к окончанию работы... твоя Таня умница -- она нашла компромисс... для себя...

Но оказалось, что пьеса не желала писаться. То есть, конечно, на-писать ее было возможно, но это шло против воли всех, кто ее населял. Как-то плоско и натужно начинали действовать и говорить герои, и не было ку-ража... он не знал бы, как это все сформулировать другим, но слава Б-гу, не было такой необходимости. Своим писательским шестым чувством он ощу-щал, что все это полная ерунда и пошлятина, и что он никогда этого не вы-пустит на свет божий. Почему он продолжал думать на эту тему и почему начал переносить на бумагу -- этого он не понимал. Ему не снились, как обычно, его новые герои, он не спорил и не ругался с ними, и не ссорился по любому поводу. Они вооще говорили только на бумаге и не переходили за край листа, их не тревожило, что происходит вокруг, что творится с ним. Они не волновались, что он плохо выглядит, обмяк... похудел. Может, забо-лел и, того гляди, возьмет да помрет, и что тогда с ними будет, кто же их вы-пустит в жизнь на свободу? Ничего такого с ними не происходило. А значит, они просто еще не родились -это были только пробы, наброски, сборка ске-лета...

Договор он подписывать не стал, от аванса отказался. Коллеги, узнавшие об этом, сочли его зазнайкой с претензией на манию величия. Не-дели через две, когда стало ясно, что ему самому не выпутаться, Татьяна на-била два чемодана "барахлом" -- в одном лежали недоделанный Дракон, Сол-дат, Певчая птица невиданной красоты и цвета, в другом -- клеи, краски, лос-куты... она разбудила его рано-рано утром и объявила, что они уезжают. Он спросонок ничего не мог понять, а тем более сопротивляться, и через два-дцать минут оказался в подъехавшем такси с каким-то кульком в руках, пи-шущей машинкой на полу у ног и отрадной мыслью, что, наконец, ему ни-куда не надо будет утром идти. Четыре часа они тряслись в общем вагоне дальнего поезда. Хотя можно было бы скорее доехать в электричке, но в ней не было туалетов, и Татьяну это никак не устраивало. На вокзале их встретил рыжий человек в кепке, которая была надета на копну волос, а не на голову. Эта кепка раска-чивалась и пружинила при каждом шаге рыжего. Автор настолько этим заин-тересовался, что забыл обо всем остальном. Кепка, действительно, была уни-кальным аттракционом, тем более замечательным, что рыжий не обращал на нее никакого внимания и совершенно не беспокоился, что она может сва-литься, съехать на глаза или еще что--нибудь в этом роде...

Минут через двадцать они оказались в крохотной квартирке. Одни. На кухне на столе стояла готовая еда, в холодильнике бутылка водки и за-писка на ее горле. Потолок давил на плечи. За окном сквозь деревья и дома видна была широченная река. И ворона, сидевшая на краю крыши, каркала равномерно, как "ток-так" маятника. Она наклонялась над пустотой, вытягивала голову, издавала свой омерзительный звук, втягивала голову обратно и переступала с ноги на ногу. Потом все повторялось снова. О чем она глаголила -- никто не знал: слушателей не было, ни ее соплеменников, ни двуногих. Очевидно, ее это огорчало, и она решила все же убедить мир в своей правоте. Автора это так заинтересовало, что он застыл у стекла и представил ее себе персонажем пьесы на сцене -- этаким упертым старпером, который хочет убедить мир в своей правоте, а миру на него начихать -- он живет себе в своих ужасах и ра-достях явно противу правил, которые искренне излагает эта ворона... т. е. этот тупица... он запутался. Хотелось спать. Татьяна наливала ему по второй и по третьей. Потом он свалился на диван, почувствал, как она его укрывает пледом до подбородка, как он любит, потом целует в губы сладко и тре-вожно... и он уплыл в другой мир... ... Ворона протянула ему крыло, он послушно взял его в руку и пошел за ней. В амбаре, куда она его привела, было много каких-то существ, они все двигались и говорили на незнакомом языке, они произ-носили звуки, и с первого момента он все понимал, что они говорят. Только его удивляло, что никто никого не слушает, все говорят, говорят, каждый свое, и все двигаются, никого не задевая, но непонятно по каким правилам и зачем. Никто не раздражается, не торопится, не останавливается -- все заняты де-лом. Каким? Зачем? Кто такие? Зачем он здесь? По чьей воле? Как отсюда выбраться?

Сначала ему было любопытно, потом трудно терпеть, потом он почувствовал себя таким лишним в этом необъяснимом мистерическом дей-ствии, что ему стало страшно. Единственный, на кого он мог рассчитывать - Ворона, уже тоже была вовлечена в общее движение. Она сверкала на него антрацитом своего глаза, вытягивала вперед шею, каркала отврати-тельно, снова удовлетворенно укорачивала шею, словно глотнула что-то очень вкусное, и опять качалась, качалась в окружении этих существ, покры-тых серой сморщенной оболочкой. Ему стало страшно. Страшно от одиноче-ства и безысходности. Он вдруг почувствовал, что так могут пройти годы -- он никогда не сумеет включиться в это движение, и никто никогда его не поймет и не услышит. Его бросило в пот, озноб охватил руки, ноги, он это чувствовал, но никому не было дела, и не было близко ни Татьяны, ни мамы... "А"! -- Бешенно заорал он, рванулся, вскочил и кинулся к окну. Сердце колоти-лось, как после стометровки, руки ледяные, ноги ватные. Ворона улетела... "значит, она осталась там", - с тоской подумал он... опустился на стул, уро-нил голову на грудь...

что-то хрупнуло в шее, он поднял голову, покрутил ею, как собака, вышедшая из воды... и разбрызгал весь сон начисто.

"Вот и все, - сказал он вслух! - Все!.. " Когда через два часа бесшумно открылась входная дверь и вошла Татьяна, он сидел за машинкой и писал. Она взглянула на лист и удовлетво-ренно отправилась в другую комнату -- пьесой и не пахло -- никакого диалога на листе не было, тянулись ровные плотные строчки прозы.

x x x

- Мама, как же так? Писатель описывает одно какое-то мгновение так долго и подробно, что если описывать все мгновения жизни, на это надо пять жизней! А то вдруг одним росчерком разделывается с детством или первой любовью, только мимоходом упомянув о них.

- Ты считаешь себя писателем, а спрашиваешь меня... над одним опытом, бывает, думают поколения, а над загадкой природы можно думать вечно -- и это и есть жизнь, а не само решение... когда нас бомбили, я все время думала о том, что враг, любой надо сказать, очень недальновиден... собственно говоря, все войны -- это корысть, а чтобы ее удовлетворить, сна-чала разрушают... как же так? Вот о чем твоя пьеса... ты идешь по следам разрушения и ищешь то, что было создано... и твоя догадка о стихах под-тверждение тому... значит, ты на верном пути... надо поступить наоборот...

- Что ты имеешь в виду?

- Сделай так, чтобы событие своим хвостом задело тебя, если ты веришь, что кто-то умный рассылает стихи, - намекни ему, что ты это по-нял... напиши, опубликуй, выступи по радио... так, чтобы только он дога-дался...

- Мама, мама... сколько я потерял времени зря! Мальчишки, де-вушки, лыжи, увлечения...

- Это формировало тебя...

- Поэтому ты и доказываешь мне, что я -- пуст...

- Неправда. Вера -- во всем основа... и в разбое, и в благости...

сы-нок...

Корыто

Дела в райкоме были плохи. Надежда Петровна вызвала Павла Васи-льевича официально, чтобы все видели, как она работает, через своего секре-таря, по телефону... Он пришел, недоуме-вая к чему бы это, но в конце кон-цов понял ее и не обиделся - не все можно решать в койке. Разговор был ко-роткий и деловой. Если через две недели не представит хотя бы сценарный план, если уж не пьесу, то вот, пожалуйте, есть уже министерская купленная пьеса, заказанная, одобренная и нечего выдумывать -- брать и ставить, или... она не в силах будет противостоять последствиям са-мовольного решения вопроса. Да, поскольку пьеса рекомендована, уже че-тыре театра взялись ее ставить. Никто не хочет рисковать, да и рисковать не-чем -- нет ничего дру-гого. А так даже интереснее получается, что-то вроде соревнования -- четыре театра уже есть, окажется еще несколько -- город большой, да самодеятель-ные коллективы... пожалуй, автор на Госпремию потянет. Конечно, интерес-нее сделать побольше разных спектаклей -- им это в плюс. Кому? Руководи-телям. Деньги есть... но, удивительное дело, нет же-лающих... т. е. желающих полно -- но все ветераны, старперы, пенсионеры -- профессионалов нет...