Под часами - Михаил Садовский

"Сукин, ты не тронулся ли, часом"? -- Он смотрел на себя в зеркало и не знал, что ответить и как быть.

С некоторых пор игра в прятки стала тяготить его. Он уже на-столько поверил в свои литературные силы, что мог вполне объективно, как ему ка-залось, оценить то, что делал.

Машка бы, конечно, покритиковала, и он бы злился, а потом на-вер-няка согласился бы с тем, что она говорила. Это ведь главное, кто и как ска-жет...

Выйти из засады? Что толку? Что толку... выйти и взорвать себя гра-натой, и уложить десяток окруживших тебя и протягивающих руки... никто даже не услышит голоса, и взрыва никакого не будет... упакуют так, что и следов никаких не останется... все в дырки в авоське просочится... это они умеют... никто не услышит ни взрыва, ни стонов умирающего гения... ага! Раз еще можешь хохмить -- не все так плохо...

Так. Теперь по порядку. Первым делом надо разыскать Его. Сколько, Сукин, ты не писал ему?... выходит лет семь. Не меньше... семь лет в нашем возрасте! В нашем! Он усмехнулся и резко тряхнул головой... а ведь на са-мом деле, он не намного старше меня... лет на восемь! Нет, по-жалуй, по-больше... ну, на десять... хотя... у него уже тогда были дети... а я еще не знал, с какой стороны к бабе подходят... от него осталось... он ро-дил сына... насчет дома... не уверен... а дерево посадил и не одно -- все мы обожали его... думаю, что много из этих деревьев повалили уже -- вот тебе и воз-раст... но в нем мудрость была с рождения... мудрость и бесхит-ростность...

он бы в разведке пропал... Слава даже улыбнулся, представив себе Учителя в маскхалате и с автоматом... "Спрячь крестик. -- Услышал он вдруг его го-лос и вздрогнул. -- Не надо никому доказывать свое знаком-ство с Б-гом. Осо-бенно здесь. Это еврейский дом. Твой Б-г- сын Б-жий, а стало быть еврей. Но не всем это нравится... " Он засунул шнурок за ворот и на мгновение ощутил холодок медной пластинки на груди.

Теперь он тотчас же потянул за все тот же сохранившийся шнурок и, упершись подбородком в грудь, рассматривал свой крестик. Довольно. Разведка, вперед!.. Надо его найти. Прежде всего письмо и обратный адрес такой, чтобы не засветиться, и он не мог найти, а то ведь со-рвется с места...

Обратный адрес. Он выглянул в низенькое окошко. Одна только пижма нарушала цветовую серую гамму. Она и на снегу желтеет, не сдава-ясь, пока ее не занесет вовсе или не склюют в феврале оголодавшие си-ницы... Охлопов, Дугин, Фишман и Остапчук, выходим в четыре -- сдать до-кументы и ни грамма в рот. Час на сборы и немедленно спать... он проверил оружие - похлопал себя по вшитому на внутреней стороне брючины кар-ману, взял стоявшую у двери на полу коричневую дерматиновую сумку, кинул в нее три порожние водочные бутылки -- мужик пошел в сельпо -- обычное дело. Путь был неблизкий -- вест двадцать пять -- не мерил. Чуть заметная хромота не мешала ему идти бысто и легко -- главное легко, тогда одна нога работает, поддерживая тело, а вторая -- отдыхает... надо уметь хо-дить легко. Мысль его никак не сосредоточивалась, или не хотела сосредото-читься на одном. Мысль, мысль. Он стал думать о том, что такое мысль, и что когда - нибудь наступит время и научатся фиксировать мысль, так что можно будет ее измерить, взвесить, определить глубину. Наверное, это все уже было -- ну, откуда это: "глубина мысли"! "Плоская шутка"! Было все, но потеряли... возможно, вместе с цивилизацией...

Наташа была дома -- в окне светился огонек. Он не успел открыть дверь -- она уже стояла на пороге в стареньком халатике, с непреднамеренно большим вырезом и внимательно смотрела на него. Потом она, видимо, оп-ределила в каком он настроении, крепко поцеловала в губы, приподнявшись на цыпочки, и пошла в дом, молча приглашая за собой. Он вошел, мягко опустился на диван, откинулся на спинку и закрыл глаза...

Наташа захлопотала вокруг него, но делала все будто бы неспеша и оттого еще более удивительно быстро. Она стащила с него сапоги, принесла таз, плеснула в него воды, добавила горячей из чайника, сама переставила его ноги с пола в воду, потом сняла кепку, стащила куртку и нерешительно взялась за сумку. Бутылки звякнули. Он открыл глаза. Она поставила сумку на пол рядом со спинкой дивана и принялась хлопотать дальше...

Познакомились они давно, когда все еще не остыли от войны, а она была совсем девчонкой, училась в техникуме, жила в общежитии. Он долго и красиво ухаживал за ней, казалось, вот - вот поженятся, но ничего не произошло. Он переехал далеко, сначала добирался на свидания к ней на двух электричках, потом стал появляться реже, потом убыл в другие места, пре-стал писать и... через полгода случайно встретил ее там, от себя недалеко. Это было удивительно для огромной России. Снова их роман оживился... и снова повторилось то же самое, точь в точь. Как по написанному плану...

Слава корил себя за то, что морочит голову женщине, страдал от сво-его обмана, но ничего не мог поделать. Он даже мог сказать ей: "Я тебя люблю"! Но сказать: "выходи за меня" или " давай поженимся"! -- никак не получалось. Машка Меламид вставала перед глазами, и в нос ударял ее сладкий запах -тогда он слабел, дотрагивался до нее, чувствовал, как судорожно сжимается что-то внутри его в этот момент, и все остальное растворялось, переставало существовать. Происходила мгновенная аннигиляция всего мира -- оставались они двое. И он никак не мог переступить этот момент и ничего не мог объяснить ни Наташе, ни другим женщинам. А, впрочем, мно-гих других больше устраивало именно то, что они знали: он никогда им та-кого не скажет -замуж, любовь... -- есть мужик, да какой! -- и хватит... у ка-ждого своя жизнь... Когда Наташа во второй раз возникла через несколько месяцев после его переезда возле него, он понял -- это совсем, совсем другое... может, она его любит не меньше, чем Машка...

Да, Наташа -- другое дело. Она была из тех женщин, которые знают, что нравятся всем с первого взгляда. И где бы она ни жила -- умела по возможности красиво одеться, чтобы нравиться -- это нужно было прежде всего ей самой. Она была на двенадцать лет его моложе. Конечно, у нее были мужчины, и многие в противовес Славе звали и звали ее замуж, но сначала она ждала -- "не тот, не тот" подсказывало ей что-то внутри, а с тех пор, как познакомилась со Славой, с ней происходило совершенно то же самое, что с ним и Машей. Он теперь стоял поперек ее дороги к другим мужчинам, и она ничего не могла поделать с собой, даже когда человек ей нравился, и она убеждала себя, что пора уже остановится и устроить свою жизнь. А то еще чуть -- и будет поздно.

- Почему ты не женишься на мне? Дай, я тебе хоть дочку рожу... шептала она ему после того, как первый голод страсти был удовлетворен.

- Опять?

- Ну, я же женщина! Я тебе это только что доказала! Чем я тебя не устраиваю? Говори, пропащая душа! -- она жарко навалилась на него сверху. -Молчишь? По бабам лучше таскаться.

- Ты же знаешь, что это неправда...

- Знаю. -- Согласилась она. Но бабий век...

- Наташа. Обещаю -- вот сделаю одно дело -- и все решим.

- Какое дело? -- Он молчал и гладил ее по руке выше локтя -- кожа была такой нежной и натянутой, что казалось сейчас заскрипит под ладо-нью... - эх ты, разведка... как ты живешь. Как ты живешь, если никому ни-чего сказать не можешь?

- Мне это не нужно. Ты мне завтра купи билет до Терпугова.

- До Терпугова?

- Да. Я вернусь недельки через полторы. На обратной дороге все решим. Обещаю. Это закон такой -- до вылазки никогда ничего не загады-вать, слышишь?

- Слышу, Смирнов, слышу. И не кури в постели.

- А ты не боишься, что я от твоих всяких требований и условий ни на что не решусь?

- Не боюсь. Они тебе нужны. Как всякому нормальному чело-веку. Ты даже не понимаешь, как соскучился по этому...

Утром Наташа ушла на станцию и взяла билет на вечерний поезд -- до Терпугова была короткая ночь пути. Она часто брала билеты в кассе для своего начальства, и поэтому ее появление на вокзале не вызвало ни вопросов, ни удивления.

Соломон

Слава остановился на пустыре и оглянулся. Ничего не изменилось вокруг. Может быть, он казался не таким большим... но те же запахи... тон-кая прелая горечь осени...

дымка между сосен над крышами домов... бурьян в рост заборов... пусто, как всегда, и как всегда перестук электрички и от-звука эхо. Оно будто переспрашивает, а колеса все повторяют одну и ту же формулу: "тяни-тяни-тяни... тяни-и". В здании, где они учились, была обычная средняя неполная школа. В доме, где жили, - теперь "Медсанчасть". Он постоял, пока собирались к пер-вому уроку...

-- ни одного знакомого лица. Учителя все были новые -- ничего удивительного. Он послушал звонок, потом хлопнули распахнувшиеся фра-муги на солнечной стороне, и все вокруг стало тихо...

На другой стороне станции тоже все было, как прежде. Милиция вы-крашена в яркосиний цвет... добавилось палаточек вдоль дороги... новый магазин... в магазине мелькнули несколько знакомых лиц продавцов, но он решил пока не заводить разговора...

Наконец, он добрался до Советской, на которой была синагога. Два раза прошел улицу, не мог ничего понять и, наконец, остановился против пустого участка, заросшего травой. Забор висел криво на сгнивших столби-ках, кирпичные столбы ворот рассыпались грудами бурого цвета и поросли лебедой и вьюнком -- даже следов дома, стоявшего здесь, не осталось... сзади послышались шаркающие шаги. Сукин стоял, не оборачиваясь.