Тайные тропы - Георгий Брянцев

И тут только Никита Родионович как бы очнулся от тяжелого сна и пришел в себя.

— Удивлен — это не то слово. Поражен... Сражен... — проговорил он. Ведь он сам лично, да и не он один видел, как везли гроб с телом Юргенса на кладбище, как опускали в могилу, как засыпали землей, как плакала жена Юргенса. Но голос... лицо... глаза...

Юргенс рассмеялся еще раз.

— Со мной произошло такое же приключение, как и с Иисусом Христом. Разница лишь в том, что тот воскрес до похорон, а я после. Ну, давайте поздороваемся, — и он крепко пожал руку Ожогина. — Вы не рады видеть меня?

— Очень рад, но у меня не укладывается в голове...

— Я тоже рад, что вы здоровы, — продолжал Юргенс, — понимаю ваше состояние и на свободе мы поговорим. Сейчас я не располагаю временем и хочу лишь обременить вас маленьким поручением. Запомните одно: Юргенса нет. Юргенс мертв для всех... Есть теперь лишь Заволоко Казимир Станиславович, выходец из Западной Украины, человек, интересующийся восточным фольклором... Поняли?

— Я всегда вас понимал, — ответил Ожогин.

— Прекрасно. Так вот, меня интересует в данное время коммерческий директор машиностроительного завода Мейерович, Марк Аркадьевич, и только. Поинтересуйтесь им и выясните, какое политическое и общественное кредо этого господина.

— Когда вам это нужно?

— Через пару-тройку дней, не более.

— Постараюсь.

— Ну, а теперь дайте мне вашу руку и — до свидания. Раджими вас найдет. Кстати, запомните одно: Раджими верный человек, ему можно верить во всем. Если бы не он и... — Юргенс сделал небольшую паузу, — и не вы, то я бы, пожалуй, не рискнул появиться в ваших краях. Ну, всего лучшего... До скорой встречи...

Ожогин вышел. Загудел мотор. Машина круто повернулась и скрылась в чернеющей перспективе улицы.

Долго в эту ночь не спал Юргенс. Он то сидел в удобной качалке, то мерно расхаживал по комнате, предаваясь своим думам. Как был поражен Ожогин! Юргенс и сам стал забывать о своей «смерти». Прошло ведь без малого три года. Вообще, неплохо получилось. Он сам подбирал вместо себя покойника. Это оказалось делом не совсем простым. Пришлось облазить чуть не все госпитали, больницы, морги, прежде чем удалось найти подходящий труп. Остальное уже не составляло труда. Голову мертвеца подвергли небольшой операции, и создалось впечатление, что пуля пущена в рот.

Жена Юргенса вздрагивала от одной мысли, что ее Карл будет числиться в покойниках, но потом смирилась. А на другой день после похорон Юргенс посетил, кладбище и даже сфотографировал «свою» могилу.

Да и мало ли что случалось в жизни. Вот сегодня он сказал Ожогину, что Раджими верный человек и что, не будь его, он бы не рискнул показаться здесь. Юргенс не добавил, что «показаться вторично». Об этом Ожогину, конечно, не следует говорить.

Карл Юргенс родился в восемьсот девяносто первом году в военной семье. Отец его был полковником артиллерии. По окончании юнкерского училища Юргенса отправили на фронт и вскоре назначили организатором опорного разведывательного пункта с прикомандированием к штабу корпуса австро-венгерской армии. Эта было в девятьсот четырнадцатом году. С этого времени Юргенс стал разведчиком. Он сидел в районе города Люблина.

Двадцать первого августа четырнадцатого года совершенно неожиданно на расположение австрийцев обрушились гвардейцы первой дивизии Преображенского и Семеновского полков. Они шли, все сметая на своем пути. Юргенс попал в плен. Для него война окончилась.

В числе других пленных он попал в сердце Средней Азии, в город Самарканд. Военнопленные пользовались там относительной свободой; отпускались до вечерней проверки из лагеря в город. Многие нашли себе занятия, каждый по своей профессии.

В пятнадцатом году Юргенс познакомился с сыном владельца мануфактурного магазина, Раджими.

Подвижной, хитрый, умный, предприимчивый, он уже в те годы смело и безнаказанно проводил через границу и обратно контрабандистов. Раджими помог Юргенсу бежать из плена. Заручившись письмом одного из сановников эмира бухарского к купцам в Кабуле, он повел Юргенса по пути, уже пройденному такими же беглецами значительно ранее.

Юргенс хорошо помнит этот путь. Помнит темную ночь, быстрые и капризные воды Аму-Дарьи... Каюк... Переправу... Афганский берег... Пограничный пункт. Ночевка и уже спокойный, хотя и невыносимо трудный переход до города Мазар-и-Шериф. Ночевали в полуразвалившихся каравансараях. Грязь, вонь, теснота. Отвратительные насекомые. Сухие лепешки, тут, урюк, кок-чай.

В Мазар-и-Шерифе отдыхали двое суток, а потом в сопровождении двух конвоиров взяли путь на Кабул, через Таш-Курган, Кундуз-Дарью.

Горные перевалы, каменная пустыня, скалистые стены, ущелья и теснины, подъемы и спуски, дикая неведомая природа Гиндукуша. Перевал Хавак поднял их на высоту трех с половиной тысяч метров.

И только на подходе к Гульбахару, что означает цветок весны, стало веселее на душе. Вдоль дороги появились богатые фруктовые сады, виноградники.

С Раджими Юргенс расстался в Кабуле, а встретился вот здесь. Минуло тридцать лет.

«Да, Раджими верный человек, — еще раз подумал Юргенс в начал раздеваться. — С ним не пропадешь».

9

Юргенс и Раджими сидели на веранде, укрытой зарослями паутели и хмеля.

Вечерело. Со двора тянулись смешанные запахи мяты, табака.

— Скоро осень, — произнес Юргенс, чем нарушил деловой разговор.

Раджими удивленно посмотрел на него, приподнял брови, поморщил лоб, но промолчал.

— Вы помните ту осень, в Кабуле?

— Помню, — не понимая, к чему клонит Юргенс, ответил Раджими.

Он ждал, что скажет об осени в Кабуле его собеседник, но тот внезапно заговорил о другом.

— Так, что вы хотите сказать насчет Абдукарима? — спросил Юргенс.

— Он подозрителен.

— То есть?

— Саткынбай опасается его, боится предательства. Он уже два раза докладывал мне о нем...

— А ваше мнение?

— Точно такое же.

Раджими пояснил. Абдукарим ведет себя очень странно. Его взгляды изменились, он уклоняется от выполнения поручений, отказывается от денег, намекает, что в недалеком будущем Саткынбаю, возможно, придется искать другую квартиру. И вообще...

— Это еще ничего не значит, — заметил Юргенс. — Как я понял вас, Абдукарим по природе человек угрюмый, необщительный.

— И непостоянный, — добавил Раджими.

— А поэтому лучшего от него и нельзя ожидать, — продолжил свою мысль Юргенс. — Беда может притти с другой стороны. Я опасаюсь, что этого и Саткынбай и вы недооцениваете.

Раджими насторожился, прищурил глаза.

— Как звать того старика, которому Саткынбай разболтал все, а тот выгнал его из дому?