Госсмех. Сталинизм и комическое - Евгений Александрович Добренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот вам, товарищи, наглядный урок. Так действует враг! Весь город знает, что он враг. Отовсюду его прогнали, последний приют у него был тут… благодаря моей слабости, признаюсь! Но теперь мы покончим с ним одним ударом, беспощадно выбьем его ядовитые зубы, чтобы они нас больше никогда не могли укусить! (Стукнув кулаком по столу.) Довольно нянчились!
Тут на кафедру поднимается Леванович и «срывает маску» с Горлохватского:
Прошу прощения, товарищи, что заключительное слово вместо докладчика придется сделать мне. Мы только что прослушали наилюбопытнейший доклад, подобного которому не слушала, вероятно, ни одна научная аудитория, в результате этого доклада перед нами во всей красе предстал образ свинячьего мамонта. Это допотопное животное оказалось весьма живучим, и некоторые его экземпляры дожили и до нашего времени. Животное это хотя и редкое у нас, но чрезвычайно вредное. Если его не взять за жабры — хорошо, что жабры, кстати, у него имеются, — если не взять его за жабры, то такой свинтус грандиозус может наделать много вреда. Хорошо, если он один, а ведь за его спиной могут стоять еще более клыкастые. Бояться их, однако, не следует. Свинячьи мамонты могут жить только там, где им благоприятствует климат — в атмосфере трусливости, растерянности, подхалимства, политической слепоты. A там, где господствуют мужество честность и большевистская бдительность, — они жить не могут и быстро вымирают. Пусть же знают все мамонтовые и немамонтовые свиньи: если какая-нибудь попробует пакостить в нашей советской науке, будем бить прямо по пятачку!
А без метафор — Леванович сообщает удивленной аудитории, что их директор, оказывается, «пытался разложить на Украине один наркомат и оклеветать честных работников», и когда ему это не удалось, его «дружки перебросили его сюда с фальшивым дипломом. Тут, продолжая свою подлую работу, он ошельмовал профессора Черноуса, терроризировал товарища Тулягу». Скрытый враг разоблачен. Причем не по воле случая, но благодаря самим своим действиям. Велика заслуга и Левановича, который, действуя, как настоящий работник НКВД, провел целую «операцию» по разоблачению Горлохватского. Зритель стал свидетелем заговора против заговора. При этом все персонажи, кроме Левановича, страдали от страха.
Сравнивая пьесы Афиногенова и Крапивы, можно сказать, что смеяться последним мог тот, кто пережил Большой террор. Афиногенов сам чуть не стал жертвой «вредителей-двурушников». В 1936 году он был изгнан из партии и Союза писателей, но как раз благодаря описанной в пьесе Крапивы кампании по осуждению скрытых врагов в 1938 году был восстановлен.
Пьеса Крапивы сразу «вошла в золотой фонд советской многонациональной драматургии», поскольку идеально соответствовала понятию «советская сатира». Будучи откликом на актуальную кампанию, она оказалась политически своевременна, призывала к гуманности по отношению к «честным кадрам» и к расправе над врагами, «срывая маски» с них, воспитывала бдительность. Надо ли удивляться, что пьеса Крапивы была экранизирована в 1954 году В. Корш-Саблиным, причем события в фильме изображались как происходившие в 1950-е годы?..
Не будь Горлохватский представлен «скрытым врагом», «пробравшимся» в номенклатуру при помощи неких «дружков» (надо полагать, врагов, «пролезших» в еще более высокие инстанции), не будь его разоблачение результатом контрзаговора бдительного парторга, а главное — не будь сама пьеса Крапивы прямым откликом на кампанию 1939 года по осуждению эксцессов Большого террора и выявлению мнимых его виновников, она не только не пережила бы сталинской эпохи, но не увидела бы сцены. Именно это и случилось с «Карьерой Бекетова» Анатолия Софронова (1949).
Представленная в пьесе Крапивы вредительская мотивация заменена здесь карьерной. Но в сталинской сатире, как мы видели, все озабочены проблемой власти и карьеры, при том, что ее обсуждение подается как признак карьеризма. Это особого рода табу — через постоянную демонстрацию табуируемого. Кажется, что этим сталинская сатира не только не лакирует, но выставляет напоказ карьеристские поползновения бюрократов. Однако дело здесь в ином: «срывание масок» — лишь одна из форм маскировки.
Карьерист не случайно стал излюбленным персонажем этих пьес. «Карьера Бекетова» подверглась разгрому в 1949 году, когда спроса на Гоголей и Щедриных не было. А четыре года спустя подмостки советских театров были уже буквально запружены бюрократами-карьеристами. Но именно главный герой пьесы Софронова карьерист и кляузник Бекетов открывал парад номенклатурных уродов послевоенной драматургии.
В центре номенклатурной комедии Софронова была коллизия, развивавшаяся между тремя друзьями: директором завода Приваловым, главным инженером Бекетовым и «ответственным работником» обкома Кутасиным. Желая занять пост директора завода и зная о дефектах в производимых заводом комбайнах, Бекетов уезжает на курорт на два месяца «лечить язву», а сам через оставшуюся дома ничего не подозревающую няньку отправляет в министерство анонимные письма, где обличает директора в зажиме критики. Привалова снимают, и Бекетова назначают исполняющим обязанности директора, но его разоблачает сын, случайно нашедший черновики анонимных писем в томе энциклопедии.
На вопрос, зачем он это сделал, разоблаченный Бекетов отвечает лишь: «Мне надоело быть вторым, я хотел быть первым». Но все его руководство в качестве «первого» сводится к нагоняям подчиненным и обсуждению вопроса о том, как установить в кабинете директора ореховую мебель и в какой цвет перекрасить фасад завода. В 1949 году Софронов не мог сделать своего героя «скрытым врагом». Бекетов — типичный советский бюрократ. Но детективный сюжет пьесы служит тому, чтобы заслонить ключевые вопросы о природе номенклатурного карьеризма.
Неприемлемость карьеризма в том, что это — попытка заставить систему работать на себя. Иначе говоря, подчинить себе логику номенклатурного движения, которая основана на том, что власть каждого участника системы распространяется только на подчиненных, но не на него самого. Зависимость от системы — это цена власти над подчиненными. Стремление управлять собственной карьерой (и жизнью) равнозначно попытке выхода из системы подчинения за счет обеспечения собственной неуязвимости, получения «чистой прибыли» — власти без страха. По сути, речь идет о подрыве основ сталинского режима. И здесь начинается переакцентирование, то есть маскировка советского карьеризма. Чтобы читателя и зрителя не посетили подобные мысли, обкомовский функционер Кутасин объясняет Бекетову:
Ты не советский человек… Карьеру захотел сделать! Не тот строй, не те условия. Не терпит народ у нас карьеристов. Честные люди в почете. Почва не та! Ведь все восстало против тебя, сын пошел против тебя, понимаешь ты? Сын!
