Как уходили кумиры. Последние дни и часы народных любимцев - Федор Раззаков

Когда дело дошло до вскрытия черепа, я сказал моим товарищам, что надо сохранить в целости мозг Андрея Дмитриевича. Они мне ответили, что с этим следует обратиться к генералу В. Томилину, также участвовашему в исследовании. При моих словах он немного поморщился, но дал указание не трогать мозг.

По окончании вскрытия у нас произошел короткий обмен мнениями, кое в чем мы не согласились друг с другом. Я имею в виду оценку некоторых процессов. Но это было чисто профессиональное, к основному диагнозу это отношения не имело. Я не стал по этому поводу открывать анатомическую конференцию. Мы единодушно заключили, что Андрей Дмитриевич страдал той формой поражения сердечной мышцы, которую условно называют кардиомиопатия. Она имеет много вариантов, много индивидуальных форм. Обычная формула – «смерть от сердечной недостаточности». Тут не было сердечной недостаточности в клинико-анатомическом понимании. Это была смерть от остановки сердца. От нарушения ритма, от фибрилляции. Такие расстройства у него бывали и прежде. Елена Георгиевна Боннэр рассказывала мне, что, когда они были в Америке и его там обследовали местные клиницисты, она настаивала, чтобы ему подшили кардиостимулятор. Но врачи сказали, что в этом нет необходимости…

Откровенно скажу, я ушел оттуда удовлетворенный – удовлетворенный признанием естественного характера смерти. Чисто эмоционально мне казалось, что подозрение в насильственной смерти каким-то образом может оскорбить Андрея Дмитриевича. В процессе исследования, повторяю, мы убедились, что речь может идти только о естественной смерти, вызванной целым рядом естественных изменений в сердечной мышце…»

Прощание с А. Сахаровым проходило два дня: 17–18 декабря. В первый день гроб с телом академика был установлен во Дворце молодежи, куда пришли десятки тысяч простых москвичей и аккредитованные в Москве главы дипломатических представительств ряда зарубежных государств. П. Гутионтов в «Известиях» писал: «Стоял сильный мороз, но к вечеру потеплело, пошел снег… И все же гвоздики, которые москвичи несли к гробу академика Сахарова, пожухли от холода – простите нас, Андрей Дмитриевич…

В очереди рядом со мной были инженер из Ижевска, только утром сошедший с поезда на столичном вокзале. Трое студентов МАИ. Шофер-таксист. Школьница. Подполковник-летчик в штатском. Рабочий завода имени Орджоникидзе. Пенсионерки…

В зале Дворца молодежи, где проходило прощание, место в карауле у гроба занимали друзья покойного, его коллеги, народные депутаты СССР. В руках нескольких женщин горели свечи…»

18 декабря прощание продолжилось. На этот раз оно проходило у здания президиума Академии наук СССР. Траурную вахту несли руководители страны: М. Горбачев, В. Воротников, Л. Зайков, В. Медведев, Н. Рыжков, А. Яковлев, Е. Примаков, И. Фролов. Затем траурный кортеж направился к зданию Физического института Академии наук (ФИАН), в котором А. Сахаров проработал многие годы. Память ученого почтили его коллеги. Потом на площади в Лужниках прошла гражданская панихида. Как писал М. Карпов: «В день гражданской панихиды испытания были не проще, чем накануне – милицейские кордоны на каждом шагу, полужидкая снежно-ледяная каша по щиколотку. Но что все это значило по сравнению с целью, к которой мы все стремились?

Не пугало не только это, но и панические, возможно, умышленно и старательно распускаемые слухи: в Лужники, к Сахарову пускать не будут. И помимо мощного основного потока от ФИАНа по улочкам и переулкам сочились ручейки одиночек. Где-то их заворачивали обратно без объяснений, где-то стращали Ходынкой, что де уже началась в Лужниках. Их не останавливало ничто. Ведь ими двигал их долг, их совесть, их нравственность…»

Похороны А. Сахарова состоялись на Востряковском кладбище.

СВЕРДЛИН ЛЕВ

СВЕРДЛИН ЛЕВ (актер театра, кино: «На верном следу» (1925), «У самого синего моря» (1936), «Волочаевские дни» (1938), «Минин и Пожарский» (1939), «Его зовут Сухэ Батор» (1942), «Насреддин в Бухаре» (1943), «Белый клык» (1946), «Алитет уходит в горы», «Далеко от Москвы» (оба – 1951), «Разные судьбы» (1956), «Ночной патруль» (1957), «Первый троллейбус» (1964), «Неуловимые мстители» (1967), «Как велит сердце» (1968) и др.; скончался 29 августа 1969 года на 68-м году жизни).

Летом 1965 года Свердлин перенес тяжелую операцию, после которой в течение нескольких месяцев не мог поправиться. И только в начале октября он смог вернуться на сцену родного Театра имени Маяковского. В течение трех последующих лет болезнь не давала о себе знать. Но осенью 1968 года, когда Свердлин впервые в жизни был в туристической поездке в Японии, он опять почувствовал легкое недомогание. Из-за этого он даже раньше времени стал проситься домой.

В феврале 1969 года Свердлин лег на обследование в больницу. Провел там 40 дней. Врачи вынесли страшный вердикт: рак поджелудочной железы. Однако Свердлину об этом не сказали. Выписавшись, он через неделю отправился в Ялту на съемки своего последнего фильма «Как велит сердце». Кончил Свердлин эту работу в начале мая, буквально за неделю до того, как опять лег в клинику – в Институт гастроэнтерологии на Погодинке. Там ему сделали операцию (28 мая), которая ничего уже не решала. Врачи об этом знали, догадался об этом и сам актер.

Вспоминает Д. Данин: «Случилось так, что на протяжении мая по телевизору дважды показывали фильмы с участием Свердлина. Кажется, это был День Победы, когда демонстрировали „Жди меня“. Лев Наумович неслышно уселся в темном холле у стены – сбоку – и вжался в диван. Его позвал женский голос: „Лев Наумович, идите сюда, здесь есть кресло посредине!“. И несколько человек сразу стали освобождать ему хорошее место. Он с торопливым смущением, негромко, чтобы не помешать уже идущему действию, ответил в темноту: „Сидите, сидите! Что вы – не надо… Я ведь когда-то видел эту картину“. Все рассмеялись. И странно было вдруг услышать рядом с собой совершенно тот же, приглушенно мягкий и абсолютно искренний голос, как только что звучал с экрана из другой эпохи – из времен двадцатипятилетней давности. Экранное искажение, как и время, ничего не смогло поделать с этим голосом – с его непритворностью и достоверной теплотой. Когда на экране возникло его молодое лицо, многие теперь бесцеремонно поворачивались в его сторону и потом перешептывались. Наверное, сравнивали – в синеватом излучении экрана можно было различить его нынешние черты. Не досадуя и не радуясь, он тихо проговорил мне на ухо: „Два Свердлиных в один сеанс – конечно, интересно. Я бы и сам посмотрел со стороны…“ И после паузы: „А что – еще можно узнать?“. И это тоже был голос его беды…»

В начале июня Свердлина выписали домой, фактически умирать. В те дни он был мало похож на того Льва Свердлина, которого знали миллионы людей: худой, с желтизной на лице. 29 августа Свердлин умер.