Рубеж. Пентакль - Марина и Сергей Дяченко

– Тата! Тата! Тата!..

Чортов ублюдок, младший сын вдовы Киричихи

Мне плохо.

Больно.

Красивый человек дает мне горькое. Говорит слова. Слова неправильные, но я молчу. Он не понимает.

Тетка приходит. Молчит. Она понимает. Она рассказывает. Я молчу, хотя все знаю.

Братик приходит. Он белый. Он не плачет. Ему холодно. Мне тоже холодно. Я отдал все свои смыслы. Я очень старался. Я не смог. Я еще маленький.

Братик говорит, что дядьке Князю тоже больно.

Ну и пусть! Он плохой!

Когда я вырасту, я хочу стать таким, как Ирина. Как Несущая Мир.

Я хочу летать с ней по небу.

Батя меня слышит. Он далеко. Между нами много черных пленочек. Я не могу достать.

Он мне говорит слова. Говорит смыслы. Я не слышу. Он далеко.

Я хочу спросить его о мамке.

Бабочки смешные.

Они думают, что я не слышу. Они громко думают. Они думают, что я слишком быстро расту. Им страшно, но они хотят, чтобы я вырос.

Они знают мое имя, но не говорят мне. Я молчу. Я – белая звездочка. Я – Денница. Я тот, кто Несет Свет.

Когда я вырасту, я тоже стану бабочкой.

Буду летать.

Я буду летать по небу вместе с Ириной.

Ярина Загаржецка, сотникова дочка

Пахло старым железом.

Рука коснулась решетки, пальцы скользнули по неровной стальной тверди.

Темно.

Темно – и качает. Словно на чайке, что по днепровской волне плывет. С детства мечтала под белым парусом сходить – к порогам, к химерной Хортице, что всем черкасам мамка, и дальше, на самое Черное море. К Варне, Трабзону, Синопу, к вражьему клятому Стамбулу. Летит соленая вода с тесаных весел, от зеленого близкого берега – кипарисовый дух…

Хорошо!

А еще лучше, чтобы полночь, залихватский посвист, грохот гаковниц – и стальные крючья, вонзающиеся в борт турецкой галеры!..

Мечтала, грести училась, натирала кровавые мозоли.

Да где там!

Боль не исчезла, но все же отпустила, уйдя куда-то вдаль и напоминая о себе лишь редкими толчками. Нога… Плетью висела нога – не двинуть. Лицо… В кровавой коросте лицо, лучше и не трогать!

Ярина приподнялась, попыталась сесть – не вышло. Прутья, толстые, в палец, со всех сторон. Домовина? Нет, скорее клетка.

Клетка?

Прутья – как на медведя, а в придачу еще и железо со всех сторон. Добро хоть щели оставили, а то и задохнуться просто! Здорово же она их всех напугала!

Вспомнилось – и тут же забылось. Не о чем жалеть, Ярина Логиновна! Сладко погуляла – жаль, не догуляла слегка!

Ах, твоя милость, кнеж Сагорский! И кто же тебя спас, кто от смерти увел? Мальчишка, что за батьку просил, – или красный камень на чаклунском перстне?

Странно: все, словно туманом серым затянуло, а свет тот кровавый до сих пор в глазах стоит!

Тьфу ты, погань!

Перекреститься – руки не поднять. Клетка-домовина не пускает.

Тряхнуло. Ярина приподнялась – и вдруг поняла. Не зря о чайках белопарусных подумалось! Только не плывет она, а едет. Вон и скрип колесный, и голоса! Один… второй… третий…

– А как проснется?

– Типун тебе! Да ему… Тьфу! Ей то есть, почитай, флягу зелья в глотку влили!

– Так ведь не девка! Шакал Глиняный!

– Тихо вы! Разбудите! Али порядку не знаете? Зашевелится – в свистульки дуй! А не поможет – то к господину герою.

От такого бреда Ярина очнулась окончательно. Пошарила в темноте, надеясь нащупать дверцу или оконце, да где там! Постарались кузнецы!

– Эй, господин герой! Господин герой!

Нелепые слова показались странно знакомыми. Слыхала их панна сотникова, и не один раз! Неужто пан Рио?

– Да не волнуйтесь, господа! Ну, Шакал, ну, Глиняный. Не дракон же, в самом деле!

Нет, не Рио! Совсем другой голос. Приятный голос – вроде как с улыбкой пан герой объясняет.

– Главное, господа, правила соблюдать. Помнится, служил я у наместника Тулли. Бравый был рубака! Тогда еще война была с Бешеным Панчем, помните? Так господин Тулли любил повторять: при соблюдении устава караульной службы никаких неприятностей ждать не следует.

Байка внезапно понравилась. И не смыслом, а тем, как рассказана. Шутит пан герой, но не зло. Подбадривает своих сердюков. И верно: ежели правила караульные соблюдать, ни за что ей, Ярине Загаржецкой, из клетки не выбраться.

Впрочем, если и не соблюдать – тоже не выбраться. Хороша клетка, с душой ковали!

– А неужто, господин герой, в столице колокольни не нашлось?

– Нашлось – так без полусотни золотых остался бы, орел!

– И то верно. Эх, кому война, кому – мать родна!

Ярина хотела было окликнуть своих стражей, но передумала. Устав есть устав, а слушать, как под ухом в свистульки дуют, ей совершенно не хотелось.

Тележный скрип, негромкое лошадиное всхрапывание, запах старого железа. Закрыть глаза – и вроде бы как по Днепру плывет. Легкая волна «чайку» подкидывает, весла воду режут, брызги летят, а над головой – тоже чайки, на белых крыльях – черные пометины…

– Сударыня! Не изволите ли выпить молока?

В лицо ударил острый сосновый дух. Ярина открыла глаза.

Солнце!

Да, солнце. Вечернее, теплое. Ничего, что сквозь прутья, ничего, что вокруг все та же клетка!

– Сударыня! Вы меня слышите… воспринимаете?

Незнакомое лицо было рядом – у самой решетки. А, вот в чем дело! Железо-то сняли! Не все, но почти половину.

– Это молоко. Если хотите, я хлебну первым.

– Нет, не надо, – Ярина наконец-то пришла в себя. – Спасибо, я выпью!

Узкая глиняная филижанка с трудом пролезла через прутья. Пить лежа было неудобно, молоко лилось по подбородку, капало на железный пол.

Ярине стало неудобно. Гоже ли ей, как нищенке последней, угощением давиться? Она украдкой взглянула – и никого не увидела. С понятием оказался пан герой – не стал глаза пялить.

– Спасибо!

Не глядя, протиснула пустую филижанку через прутья. И тут же ее руки коснулись чьи-то пальцы.

– Извините.

Лицо снова было рядом. Обычное, чуть скуластое. Молодой парень, пригожий, с глазами веселыми. Только волосы уже успел потерять, оттого и старше кажется.