Япония по контракту - Ольга Круглова

Красивая дама-активистка встала, чтобы доложить о церковных делах. Дела нельзя было откладывать даже ради Рождества! Дама демонстрировала новые книги из церковной библиотеки и объявляла о намеченной поездке в другой город, в дружественную церковь. Обмен делегациями здесь был делом обычным. Накануне Рождества Церковь принимала хор молодых баптистов из Кореи. Их поселили на втором этаже церкви, в комнатах для гостей, рядом с квартирой пастора. Корейцы устроили после воскресной службы большой концерт. И сегодня в честь Рождества намечался концерт. Одна из прихожанок, молодая музыкантша, грустная, с бледным лицом, поднялась на сцену, неся в руках серый деревянный горбыль, слишком большой для хрупкой женщины. Это корявое сооружение носило нежное имя — японская арфа кото. Женщина устроила длинную, чуть не в её рост деревяшку на двух стульях и принялась пробовать натянутые поверх плоской стороны струны… И вдруг с силой, невероятной для её тонких, ломких пальцев, заиграла, склонившись к арфе. Её веки подёргивал нервный тик.

После концерта она подошла к музыкантше, похвалила её игру, спросила:

— Должно быть, тяжело женщине носить такой большой инструмент?

Та ответила просто:

— Да, тяжело. — И объяснила: — Теперь кото стали очень тяжёлые, зато они дают сильный звук. А старые кото были лёгкие, но звучали гораздо слабее. — Музыкантша часто беседовала с ней. И теперь говорила, как со старой знакомой: — Я скоро уезжаю в Америку. Там будут записывать мой второй диск.

Мать музыкантши — полная, ярко накрашенная японка, улыбаясь, принимала похвалы таланту дочери, накрывая столы. Рождественский обед ничем не отличался от прочих церковных обедов. И прошёл он как всегда — в тихих беседах. Усаживаясь в машину, Хидэо проворчал, указывая на стоящий неподалёку безлюдный шраин:

— Эти вспоминают о Боге только один раз, под Новый год.

На другой день после Рождества она поехала в центр и не узнала торговые ряды. Запад испарился, уступив место Востоку. Ёлки бесследно исчезли. Вместо них при входе на Ичибанчо поставили красные ворота-тории, огромные, во всю высоту стеклянной галереи, превратив торговый центр в один большой шраин. Над ториями, на сером полотне свернулась комочком серая мышь — именно этому животному соответствовал по восточному календарю наступавший девяносто шестой год. Торговые кварталы притихли, поблёкли. Место красного, зелёного и золотого заняли серый и жёлтый — цвета соломы, бумаги. И в городе появились японские новогодние украшения — ветки сосны и стебли бамбука, перевитые пучком соломы. Сооружение украшал мандарин и маленький красно-белый веер с надписью золотыми иероглифами — приглашение Нового года. Сосново-соломенные пучки прикрепили на радиаторах машин, у дверей домов и контор… И чем солиднее контора, тем больше украшение. Самые именитые выкатили на тротуары бочки с тремя косо срезанными стволами бамбука длиною в метр. В торговом центре по-прежнему было людно. И очень чисто. Как всегда.

— Мы, японцы, всё-таки прежде всего язычники, шинтоисты. Мы верим, что боги живут всюду — дома, в лесу… И что есть бог улицы, который обидится, если бросать ему мусор, — так объяснял чистоту своего города Шимада.

Покинув Ичибанчо, она свернула на главный проспект, прошла мимо православной церкви, большой, каменной, новой. Однажды её привела сюда православная Зухра, крещёная в Дамаске. Священник, толстый, низенький, бойкий, с широким японским лицом рассказывал по-русски, не стесняясь своей исковерканной донельзя речи, о поездке в Киев и в Москву. А на прощание подарил каждой из женщин эмалевый образок. И пригласил заходить. Она заходила иногда. При входе прихожане разувались и на службе сидели по-японски на полу — верность японским традициям православные хранили крепче, чем баптисты. В конце зала вместо положенных православному храму лавок стояло несколько рядов деревянных стульев, покрытых шерстяными подушечками. Пёстрые вязанные из шерсти подушечки, зелёный ковролин на полу, цветные фотографии вместо икон — в уютной церкви не было ничего похожего на суровое исступление русских храмов.

И служил японский священник, утонувший в шитой золотом рясе, суетливо подёргиваясь, приподнимаясь на цыпочки, нагибаясь, чтобы поправить сбитый его топтаниями коврик, забавно шепелявя. Но служил он по-русски. И хор пел по-русски. Мужчины вели свои партии басом. И вообще православные, хоть и выглядели победнее, попроще баптистов, превосходили их ростом и шириною плеч. Японские православные родом были всё больше с Хоккайдо, с севера, откуда рукой подать до России. Журнала посещаемости тут не было, и на неё никто не обратил внимания. Она заходила к православным несколько раз и ни разу не заставала русских…

Уезжая из торгового центра, она видела из окна автобуса, как на вечерней улице играют дети, перебрасывая мяч от буддийского храма к шинтоистскому шраину. И обратно.

Рыбам и птицам

Не завидую больше… Забуду

Все горести года.

Басё "Под Новый год"

Накануне Нового года сотрудникам выдали бонусы. Университетская зарплата состояла из двух частей — основной, ежемесячной и добавочной, вроде как премии — ежеквартального бонуса. Бонусы были большие, несколько месячных зарплат. Сотрудники повеселели.

— Последняя неделя старого года у нас в Японии всегда очень весёлая! — улыбался Хидэо. — Бонусы, пирушки!

Ей бонусов не полагалось, только стипендия. Но кое-что от предновогоднего веселья досталось и ей — её пригласили на лабораторный боненкай.

"Кай" по-японски означало любое сборище, а первая половина слова выражала призыв всё забыть. Так что цель предстоящей вечеринки состояла в том, чтобы участники забыли все неприятности уходящего года. Боненкай в Японии отмечали рабочим коллективом в ресторане. Студенты, сбросившись посильно, по три тысячи йен, сняли отдельный зал в дешёвом ресторанчике. Называть эту забегаловку рестораном, как это делали японцы, было сильным преувеличением — в сыром воздухе мешались запах пива и густой табачный дым, под ногами хлюпала грязь. Пробившись сквозь плотную толпу подвыпивших простецких посетителей, пировавших стоя у высоких столиков, лаборатория под предводительством сэнсэя Кобаяси заняла банкетный зал — крошечную комнатку, поднятую над грязным полом на помост, крытый татами. Обувь оставили при входе на помост, куртки побросали в угол на татами — гардероба японскому ресторану не полагалось. Она пожалела своё светлое пальто, сваленное в общую кучу, и уселась возле длинного низкого стола на положенное ей по иерархии место — рядом с сэнсэем. Сидеть оказалось удобно не только из-за подушек, служивших сиденьями, но и из-за продолговатой ямы под столом, куда можно было свесить ноги. В яме полагалось находиться котатцу. Но затрапезный ресторанчик средств на такую роскошь не тратил — воздух согревали своим дыханием посетители. Она порадовалась, что, умудрённая японским опытом, правильно отреагировала на слово "ресторан" и оделась как на овощную базу, в толстый свитер и тёплые брюки. Остальные участники пиршества нарядились так же. И только Хидэо, поддерживая высокий ранг сэнсэя, красовался в костюме.