Миллион миров - Антон Александрович Карелин

других, можно было потратить всю их энергию и всю защиту на себя. Один за другим человек прижимал серые шары к груди; гранулы оживали и втекали в его фигуру, объединяясь в единый пружинящий слой, который становился все толще и плотнее. Впитав десятый шар, Одиссей вырос на голову, раздался в плечах и бедрах, руки и ноги превратились в колонны: он стал похож на древнюю статую Геракла или на могучего медведя, готового к вечной зиме.

Чернушка заволновалась и подлетела поближе, сильно и резко клюнула непонятного вроде-хозяина в бок — он даже не почувствовал.

— Это всё ещё я, — Фокс с трудом криво улыбнулся. — Видишь?

Верхняя часть скафандра стала прозрачной, и птица успокоилась, вспрыгнула выше и устроилась на мощном хозяйском плече. Одиссей встал между четырёх кресел и врос в палубу: гранулы растянулись вокруг ног широким веером арочных связок, закрепляя на месте от резких колебаний и виражей. Рваные дыры в стенах рубки закрыло бледное мерцающее поле, которое обтекло весь корвет.

— Эй, человек без апгрейдов, — порывисто сказал Грай.

— Что?

— Здорово поработали.

— Всё ещё впереди.

— А ты невозможный оптимист.

— И в девяноста девяти процентах случаев оказываюсь прав.

— Будем надеяться, это не тот самый сотый, — скривился Грай. — Короче… Пусть в тебя попадёт квант удачи, понял? Задай жару этой грёбаной аномалии.

«Гаррак» дрогнул и ожил, двинулся в путь. Он с каждой секундой ускорялся, обгоняя ближайшие астероиды и устремляясь вниз по космической реке. Вереница белых осколков разбилась, потянувшись за своим кораблём — они отрывались, как сверкающие слёзы, и одна за другой отставали, навсегда оставаясь позади.

— Слушай, Запасик, — позвал Фокс.

— Это меня теперь так зовут? — удивился умп.

— Ну. Ты же запасливый. Есть в закромах что-нибудь сытное и бодрящее?

— Конечно есть, — обрадовался холодильник. — Я же на спасательной миссии, а пострадавшие любят что-нибудь выпить или съесть. Как насчёт питающей гази-пены «Утренний пульсар»?

— Хм, а есть со вкусом шурники?

— Хах, да он с любым вкусом, братишка, это ж полиорганическая химия. Выбери вкус на боку перед тем, как вскрывать.

— Ну давай.

Фокс вздул слои своего скафандра, и тот превратился в сферу. Гранулы задней стенки зашуршали и сложились в удобное кресло. Сфера пропустила блестящую баночку внутрь, Одиссею прямо в руку. Она приятно холодила ладонь, а горлышко было приспособлено для питья в любой гравитации, судя по маркировке, аж до ста сорока G. Интересно, что за долбанутые существа способны что-то пить в таких условиях? Метки на поверхности баночки считали расу Фокса по его ладони — и быстренько преобразовали содержимое в напиток, подходящий для людей. Гази-пена забурлила и нагрелась, а когда Фокс открыл её, по маленькой палатке-скафандру разнёсся сногсшибательный аромат спелой шурники. И застывшая горестная маска на лице человека немного смягчилась — ведь, как известно, спелая шурника ужасно разглагольна, невозможно устоять.

— Полезный ты товарищ, Запасик, — сказал Одиссей, смакуя каждый глоток. — Жаль, скоро от тебя ничего не останется.

— Так я же не против! — жизнерадостно отозвался умп. — Мне главное помочь!

Чернушка громко и беззвучно «каркнула» в безвоздушном пространстве рубки. Затем подумала и нагло телепортировалась внутрь сферы, отчего сразу стало тесно.

— Щщщщщррррххххххсссссссщщщщщщ! — недовольно воскликнула птица, и её пронизывающий зов, как обычно, заставил человека сморщиться.

— Ну хорошо-хорошо, сиди внутри, только не вопи, — сказал Одиссей, обнимая Чернушку за крыло. Каждый глоток гази-пены наполнял его измученное тело энергией и силой, которая скоро будет нужна. — Вот, съешь банку.

Клювастая прожора заглотила банку и успокоилась. Ей одновременно нравилось в астероидах, своей родной среде — и совсем не нравилось в странной аномалии. У космической птицы не было ушей, глаз и носа, Чернушка не дышала и не нюхала, не слышала, не видела — но всеми рецепторами на поверхности и внутри ощущала пространство. Она сканировала всё вокруг, пронизывала насквозь толщи вещества и «видела» каждый летящий осколок на десятки километров вокруг. Это позволяло космической птице идеально маневрировать даже в густых астероидных потоках, легко уклоняться от столкновений, а когда увернуться невозможно — моментально телепортироваться в наилучшее место.

Здесь, в скомканном пространстве аномалии, птица чувствовала массу складок, червоточин и искажений, и они её страшно раздражали, так что Чернушка с трудом находила себе место и была перевозбуждена. Тем не менее, она идеально выполнила непростую задачу и принесла умпа с ремботом на «Гаррак», а ведь без этого план Одиссея был бы попросту невозможен.

— Ты моя умница, — ласково сказал детектив, поглаживая пружинящую шкуру. — Совершенный организм.

Чернушка положила тяжёлую голову Фоксу на колени, и он заметил, что за последнее время птица чуть-чуть подросла. Вокруг разом потемнело: Чернушка пила свет, а затем потоки полились вверх из её широких крыльев. Одиссей замер, глядя на маленькую фигурку из звездных бликов, которая танцевала в Ангаре номер три.

— Как ты узнала, Чернушка? — прошептал он. — Как ты можешь такое понимать?

Птица потёрлась щекой о его руку и замерла. Они летели в полной тишине, и Фокс любовался на звёздную принцессу. Судя по лёгкой коротенькой накидке, она только проснулась, выскочила из своей комнатки в пустую общую залу и танцевала, кружилась от переполняющих её чувств. Кажется, это было после дела о шеклах, которое закончилось победой и спасением — и Ана радостно носилась по ангару, пока все спят, уверенная, что никто не увидит. Но Чернушка сидела сверху, по своему обыкновению уцепившись за потолок, как какая-нибудь летучая мышь — и сохранила этот образ. У Одиссея защемило в груди и выступили слёзы.

Его лицо не дрогнуло, когда выли гарранцы, лишь кривилось в неверии и гневе; глаза остались горячими и сухими, когда Шави и Лесси перестали дышать; он не испытал ни тени страдания, вспоминая, как Джахар мучал и рвал мальчика, удар за ударом терявшего веру в жизнь. Всё это вызывало у Одиссея не слёзы, а сжимающий сердце холодный гнев.

И только увидев счастливую, прекрасную Ану, которая гибко и стремительно переступала и кружилась по ребристому полу «Мусорога», полная жизни и надежд, Фокс дрогнул, и напряжение, сжимавшее его изнутри, отступило. В груди как будто распустился диковинный цветок. Одиссей понял, как сильно всё это время ему было нужно, чтобы Ана была рядом.

Он не мог взять её с собой — в полную неизвестность, в смертельно-опасный рейд — но истово желал разделить с ней