История Смотрителя Маяка и одного мира - Анна Удьярова

Наконец неповоротливый механизм заседания добрался до основной темы – полномочий Короля по Декларации о Королевском Совете.

Придуманная исключительно для того, чтобы ограничить власть правящей династии, Декларация, принятая несколько веков назад, оставляла Королю немало важных полномочий. Таких, например, как объявление войны или отмена любого индивидуального решения (в том числе – помилование любого преступника Королевства).

Слово взял ректор Мэлл. Его спокойный и уверенный тон всегда казался Оланзо тоном военного, а не учёного. В главе Университета Оланзо видел серьёзного противника, но не нашёл пока средств как-нибудь разделаться с ним.

Мэлл говорил обстоятельно, крайне почтительно по отношению к Королевской семье и к Птицеловам, но по существу он предлагал отменить право Короля на любые единоличные решения, не подкреплённые хотя бы нейтралитетом Совета. Именно этот вопрос Мэлл вынес на голосование, предложив всем заинтересованным высказаться.

Совет молчал. Те, кто понимал, что означает принятие такого решения для Голари, в ужасе пытались сообразить, смогут ли они после голосования не считать себя убийцами. Тем, кто этого ещё не осознал, король решил пояснить, взяв слово.

Оланзо говорил кратко, приводя не очень убедительные формальные аргументы против изменения Декларации, сводящиеся к тому, что не стоит идти против воли мудрых основателей Совета (которые в своё время, впрочем, считались правящим тогда королём опасными бунтарями). Но это не имело особого значения, потому что главный аргумент Оланзо был несравнимо более весомым.

– В условиях, когда судебные ошибки неизбежны и могут привести к трагическим, непоправимым последствиям, неразумно было бы лишать Короля права отменять или приостанавливать действие приговоров. К тому же право помилования является одним из древнейших прав всех королей, означает внимание и милосердие, которые правитель дарит и сошедшим с правильного пути подданным, – печально проговорил Оланзо. – Но если Совет решит, что эти права в современной ситуации излишни, то мне останется лишь подчиниться. И будьте уверены, что с этого момента я не приму ни одного единоличного решения, даже если у меня будет такая возможность. Поскольку ваше мнение, мнение достойнейших людей Королевства, для меня закон.

«И если вы пойдёте против меня, Голари умрёт, чего бы мне это ни стоило», – подумал Оланзо, утомлённый собственной речью.

Разумеется, после такого заявления короля тех, кто не понимал бы, чем обернётся голосование, практически не осталось. Только, пожалуй, совсем древние шейлирские отцы, которые ходили в Совет как на встречу ветеранов королевской службы, остались в счастливом неведении.

Каждому члену Совета выдали по два шара: чёрный и белый. Каждый должен был незаметно опустить в непрозрачную вазу один из шаров. Белый означал принятие изменений Декларации и смерть Голари, поэтому особо впечатлительные потом ещё долго видели во снах, как они бросают белый мраморный шар в чёрную землю свежевырытой могилы бывшего Первого Советника…

Для изменения Декларации требовалось не менее двух третей голосов. И двадцать два из тридцати полноправных членов Королевского Совета проголосовали за.

9.1.2 Naviget, haec summa est55

Морские рассветы перестали радовать Унимо.

Когда это произошло первый раз, он даже испугался, не ощутив привычного и не зависящего от настроения восторга от того, как мягко размывал темноту на горизонте новый день, как ветер, всю ночь бродивший вдоль побережья, непонятно откуда приносил запахи одуванчиков, травы, мятной росы на холодной утренней земле. Восторга не было. Вместе с осознанием того, что начался новый день, теперь приходила и сворачивалась в кольцо на горле ручная пустота. Не было ничего, что можно было бы с задорным криком подбросить в воздух или пристально изучать при свете вечерних ламп. Ничего из той волшебной ткани реальности, которая щедро отмерена небесными портными светлым и увлечённым душам. Но была реальность маяка – красивая, изысканная и в то же время лаконичная, как полотна работы школы сверх-реалистов Тар-Кахола.

После того как Унимо ушёл от Форина в реальнейшем, в жизни на маяке практически ничего не поменялось. Смотритель, казалось, признал его и теперь вёл себя с ним как с равным – то есть ещё более заносчиво и непредсказуемо. Трикс, видимо, принявший на себя все ненужные переживания, ходил мрачный и печальный, как тень случайной жертвы в классической эрлиновской трагедии. Нимо попытался даже поддержать его, оставив в стороне знания о природе этого существа, но быстро сдался, натолкнувшись на глухое и отчаянное, как ворчание загнанного в нору зверя, сопротивление. Просто пожал плечами – с недавних пор это был его любимый жест – и отправился готовить чай.

Унимо сам не знал, почему остаётся на маяке. Наверное, потому что привык, потому что ему некуда было идти. Потому что на маяке жил единственный человек, который, несмотря ни на что, сейчас был ему близок. Где-то в Тар-Кахоле ещё оставалась Тэлли, но её образ постепенно из живого превращался в застывший и далёкий, как отпечаток музыки в музыкальной шкатулке. Тем не менее если бы Унимо решил вернуться в столицу, то первым делом направился бы в булочную Хирунди – чтобы поблагодарить за совет и понимающе помолчать о Форине. И она увидела бы, что прошло много-много лет, что много воды разбилось о скалы Исчезающего острова с тех пор, как Унимо, дрожа от страха, взбирался по ним из бурлящих волн…

Теперь Унимо не стал бы расспрашивать Тэлли о том, что произошло у них с Форином. Он не знал, что именно, но знал гораздо больше: как это бывает, когда живёшь в реальнейшем Смотрителя, слушаешь его слова, принесённые ветром, когда зачарованно следишь за отточенными, ловкими движениями мысли. И то, что Тэлли была ко всему ещё и влюблена во всемогущего Форина, добавляло лишь самую малость к этим ощущениям. Смотритель был недосягаемой мечтой, отсутствием воздуха, штормом, который может начаться в любую минуту, но не начинается, потому что повелителю реальнейшего и бури уже наскучили.

Теперь, когда Унимо мог задавать сколько угодно вопросов, он почти ничего не спрашивал. Ему нравилось молчть вместе с Форином и Триксом, слушая, как море рассказывает древние сказки. Обращаться в слух или в этот бессмысленный долгий взгляд вдаль, для которого у синтийцев, говорят, есть специальное слово.

Как-то раз, когда ветер был особенно сильным, отчего в укрытии каменных стен маяка было бесконечно уютно, Унимо готовил суп из сыра и молодой зелени, охапку которой ему положила с собой Мица. «Это очень полезно, первую зелень у нас на полуострове называют прошлогодней аптекой», – сообщила она, словно опасаясь, что Нимо выкинет траву за ненадобностью. «Почему прошлогодней?» – удивился он. «Потому что от болезней действительно помогает только то, что ты должен был сделать ещё в прошлом году», – со смехом отозвалась Мица.

Унимо заметил, что всё реже бывает на берегу, и