Королева Виктория - Филипп Александр

Английская пресса яростно обрушилась на этого, которого уже по счету, немецкого принца «без гроша в кармане», собиравшегося жить за счет британских налогоплательщиков. Все братья Баттенбергские имели великолепную военную выправку, но не могли похвастаться своей родословной — она начиналась с них самих. Их отец, принц Александр Гессенский, был женат морганатическим браком на некой польке, внучке кондитера, ставшей после свадьбы принцессой Баттенбергской. Сыновья получили при рождении фамилию матери. В Берлине Гогенцоллерны уже начали возмущаться по поводу этого мезальянса, который собиралась совершить дочь английской королевы.

А Викторию возмущали претензии прусского семейства. Она назвала сыновей Вики «недалекими и плохо воспитанными». И повторила фразу лорда Грэнвилла: «Если английская королева считает кого-то достойным своей дочери, что могут возразить ей другие?» Она пригрозила «распахнуть шкафы» и выставить напоказ скандальные секреты семейств, правящих в Берлине, Вене и Санкт-Петербурге. Сколько оскорблений пришлось пережить ее Альберту лишь за то, что он был младшим сыном в семье: «Я не могу забыть, как невежливо порой обходились с папой... и как мне это было горько».

Генрих, которого все звали Лико, был очень веселым молодым человеком, любил рассказывать забавные истории и обожал театр. Он был идеальным зятем. Жених с невестой не позволяли себе целоваться в присутствии королевы, и она радовалась этому в письме к Вики: «Никаких поцелуев и т. д. (Беатриса этого не выносит), что так утомляло меня в случае с нашим дорогим Фрицем». Правда, она даже не догадывалась, что втайне от нее они дымили как паровозы: Генрих курил сигары, а Беатриса — сигареты.

Помимо свадеб и похорон ее неукротимую энергию подпитывали многочисленные прибавления семейства. В Дармштадте на одной фотографии впервые были запечатлены сразу четыре поколения: Виктория снялась вместе с Вики, своей внучкой Шарлоттой и правнучкой Феодорой. 25 февраля в Виндзоре ее любимая внучка Виктория Баттенбергская разрешилась своим первенцем, и взволнованная королева повторила рядом с ней те же жесты, какие делала перед этой кроватью, когда двадцать два года назад на ней рожала Алиса. На свет появилась новая Алиса, которую растроганная Виктория крепко прижала к себе.

Бракосочетание Беатрисы состоялось в июле в Осборне, в Уиппингемской церкви, построенной недалеко от их дома Альбертом и заваленной в этот день цветами. И вновь отъезд молодоженов заставил сжаться сердце Виктории, она даже уши себе заткнула, чтобы не слышать прощальной музыки: «Я нахожу этот отъезд ужасным — словно речь идет о каком-то наказании или экзекуции...»

Малые размеры церкви стали прекрасным предлогом, чтобы не звать на торжество нежелательных лиц. Гладстон не получил на нее приглашения и почувствовал себя обиженным. Он уже месяц, к великому облегчению Виктории, не являлся премьер-министром. В течение всей зимы королева регулярно бывала в Голубой комнате в надежде вызвать дух Альберта и в беседах с ним почерпнуть сил, чтобы противостоять политике этого «предателя».

Несколько месяцев назад в Судане была уничтожена британская военная колонна, это сделали мятежники по приказу новоявленного пророка по имени Махди. Судан находился во владении Египта, против которого и восстал Махди. Под нажимом прессы Гладстон отправил в Африку генерала Гордона с единственной целью — вывезти оттуда оказавшихся в опасности подданных ее величества.

Гордон был национальным героем. Он покрыл себя славой в Китае, спасая императора от мятежников, что коренным образом изменило отношения между Китаем и Англией. Император выразил желание прочитать написанные Викторией книги, и королева отправила ему свои «Шотландские страницы» и восемь томов «Жизнеописания Его Королевского Высочества принца-консорта», которые были торжественно доставлены на носилках в «Запретный город» в Пекине и положены на стол перед императором, что было неслыханной честью.

Овеянный славой Гордон был, подобно Махди, мистиком, который помимо приказов правительства Гладстона получал еще приказы и от самого Господа Бога. Причем небеса, с которыми он общался день и ночь, были для него большим авторитетом, нежели премьер-министр. По прибытии в Хартум Гордон забыл все инструкции Лондона. Он открыл двери тюрем и приказал сжечь на площади орудия пыток, с помощью которых банды Махди терроризировали суданцев. Он решил помочь египтянам восстановить их власть в Судане. Чего Гладстон ему вовсе не поручал.

Вскоре Гордон был взят в окружение бандами Махди, а премьер-министр, проводивший антиимпериалистическую политику, не спешил отправлять войска ему на помощь, поскольку партизаны Махди, по его словам, «вели законную борьбу за свою свободу».

Мажордомом королевы в Виндзорском дворце был лорд Коуэлл, он вместе с Гордоном воевал когда-то на Дальнем Востоке. Этот старый вояка был страшно возмущен бездействием правительства. И королева разделяла его чувства. Она направила депешу лидеру либеральной партии Хартингтону: «Гордон в опасности, вы обязаны попытаться спасти его». Но для проведения операции спасения соотечественников в Судане, охваченном гражданской войной, требовалось отправить туда десять тысяч человек, а для их транспортировки нужны либо тысяча кораблей, чтобы подняться вверх по Нилу, либо пятьдесят тысяч верблюдов, чтобы пересечь пустыню. Гладстон заявил, что он не может «пойти на подобные расходы».

Общественное мнение и пресса, согласные со своей государыней, подняли кампанию протеста против этого правительства, неспособного помочь Египту, а главное — спасти жизнь своему национальному герою. Полгода Гордон просидел в осажденном Хартуме, на берегу Нила. Но Гладстон оставался непреклонным. «Вторжение в Судан стало бы не чем иным, как развязыванием захватнической войны против народа, борющегося за свою независимость», — возмущался в палате общин этот высоченный старик.

14 декабря, в этот святой день памяти Альберта, отчаявшаяся Виктория вновь искала утешения в Голубой комнате. А в этот самый момент Гордон, чьи волосы поседели за одну ночь, писал в Хартуме в своем дневнике: «А ТЕПЕРЬ ВНИМАНИЕ: если экспедиционный корпус — а я не прошу ничего более, кроме двух сотен человек — не прибудет сюда в течение десяти дней, скорее всего город падет, но я сделал все возможное, чтобы не посрамить чести своей родины. Прощайте. К. Г. Гордон».

Кроме того, генерал отправил Гладстону телеграмму с проклятием: если Англия не спасет его, на это ее правительство навсегда ляжет «несмываемое пятно». Читая эту телеграмму, Гладстон изменился в лице. Он побледнел так, «словно эти слова прожгли ему душу».