Кристальный пик - Анастасия Гор

угорела. Так что нет-нет, никакого костра, госпожа. Ты еще нужна мне. Давай изменим традицию. Утопим маску в море!

— Стой, Селен, подожди!

Какую бы форму Селен не обрел, он все еще оставался Красным туманом, и первозданная природа, проклятая, читалась в каждом его движении — плавном и неуловимом. Селен двигался так плавно, что казалось, будто даже сейчас он может просочиться куда угодно, сквозь любую щель. С той же ненавистной мне легкостью он миновал и меня, пытающуюся встать у него на пути, и устремился к одной из каменных расщелин, больше всех прочих похожей на окно — широкой, прямоугольной и с выступом, как подоконник. Не оглядываясь на меня, истерично вопящую, Селен щелкнул пальцем по киноварной ткани, и та вздрогнула, стянулась вверх, открывая нам обоим вид на изумрудные волны.

Селен просунул руку в окно, держа золотую маску на весу. Я бросилась следом и ухватилась за его локоть.

— Моя маска! — воскликнула я, когда Селенит разжал пальцы. — Нет!

Маска полетела вниз беззвучно и так же беззвучно скрылась под толщей воды, подернутая ажурной пеной. Я проводила ее взглядом, оттолкнув Селена плечом и свесившись вниз из окна по пояс, ловя пальцами воздух, в котором, казалось, еще мерцало ускользнувшее золото.

— Тише, госпожа! А то упадешь.

Селен перехватил меня за талию, когда мнимое чувство равновесия сыграло злую шутку, и я оказалась над пропастью больше, чем наполовину. Живот под задравшимся платьем обдувал ветер, и колени царапнул подоконник. В тот миг я действительно была готова доверить свою жизнь высоте и волнам, лишь бы снова не оказаться в объятиях Селена. Его руки сцепились замком у меня под ребрами, а грудь прижалась к спине.

— Посмотри, как здесь высоко, — прошептал он мне на ухо, невесомо целуя волосы, что стали красными, как у него. — Сенджу изготовил для нас чудесный дом, будто знал, что я приведу тебя сюда. В детстве ты часто лазала по деревьям, как мальчишка… Уже тогда любила небеса. А теперь мы практически живем на них. Ты счастлива?

Селен улыбнулся, развернул меня к себе лицом и дернул киноварную штору вниз, чтобы прикрыть окно, да дернул так сильно, что та порвалась на несколько лоскутов.

И тут остров вздохнул.

— Что это⁈ — воскликнула я испуганно.

Меня словно подбросило куда-то вверх и в сторону. Я была готова поклясться, что замок ожил, привстал, а затем опустился обратно. Полы дрогнули, стены заскрежетали и посыпались крошкой, и шторы на остальных окнах затрепыхались тоже. На них проступил мелкий узор из переплетенных нитей и начал пульсировать в такт барабанному бою, что эхом раздался из стен.

Я вспомнила Сердце. Вспомнила Сенджу, покрывающегося каменными наростами дюйм за дюймом под шелком одежд. Он не создавал этот остров… Он стал им.

— Это и есть Старший Сенджу, — прошептала я, оглядывая стены не из камня, а из костей, и те самые шторы, что на самом деле были кожей с сосудами, пытающимися гнать застывшую кровь.

— Это дом, который он возвел для нас, — поправил меня Селен поучающим тоном, и я покачала головой.

— Нет-нет, ты не понимаешь… Как Бел и Дагда, ставшие Сердцем… Драконы не умирают, а каменеют и живут в безвременье. В самых крупных из них могут уместиться целые города. Это Сенджу… Все, как и говорила Мераксель…

Селенит равнодушно пожал плечами, и все окончательно встало на свои места. Вот почему стрелка указывала на Изумрудное море. Вот почему крутилась в неистовстве в сиде и замирала лишь тогда, когда сны переносили меня к Селену на его остров. Сенджу действительно был там же, где был он, но не рядом, а повсюду. Старший из Старших, окаменевший после того, как утратил смысл жизни и радость от нее. Прямо сейчас мы находились у него внутри.

— Ты помнишь летний Эсбат? Как мы танцевали под тисовым древом и целовались под яблоками, — повторил Селен слово в слово, прижав меня к себе так близко, что я смогла убедиться наверняка: в груди у него глухо, сердце не бьется, и никаким запахом он не обладает тоже; ничего из того, что делает людей людьми, у Селена нет. — Помнишь, что обещала мне, прежде чем я ушел? Ты сказала, что поцелуешь меня еще раз, когда я сниму свою маску. Ты поклялась Солнцем и четырьмя богами, Рубин. Такую клятву даже королевы не имеют права нарушать.

Селен считал, что обнимает меня, но то были не объятия, а тиски. Его руки, лежащие у меня на талии, словно превратились в свинец. Меня тянуло вниз под этой тяжестью, и всю мою волю эта тяжесть раздавила. Тело, — или проклятие, что им теперь управляло, — больше не сопротивлялось, будто хотело этого. Лицо Селена размылось из-за слез, застеливших мой взор. Все, что я могла — это исступленно плакать от непонимания того, что со мной происходит и что мне делать дальше. Потому я не увидела, как Селен наклонился ко мне, но заметила, что хватка его усилилась, приподнимая, притягивая. Наши алые волосы переплелись у нас на плечах, лбы столкнулись, и бледные бескровные губы накрыли мои, вбирая в себя скомканное дыхание. Поцелуй вышел неловким и неумелым — так целуются дети, считая, что достаточно прикоснуться к кому-то ртом и застыть на мгновение, чтобы вас объявили мужем и женой.

А затем Селен укусил меня.

Я почувствовала острые зубы на своей нижней губе и то, как они входят в нее до самого основания, тянут на себя и перекусывают пополам. Рот наполнился кровью быстрее, чем слюной, и все потекло прямо Селену в горло, пока он жадно вгрызался в мне в лицо, разрывая то на части.

Я завизжала, но не от боли. Ужас притупил ее, как маковое молоко, и даже когда Селен прожевал часть моей губы, проглотил ее и вдруг перекинулся на мою щеку, я не вспомнила о ней. Я вспомнила лишь о Тир-на-Ног — блаженной обители королей и героев, куда не смогу попасть после смерти, потому что от моего тела не останется ничего, что можно будет водрузить на погребальный драккар и отправить вплавь. Я сгину в желудке чудовища кусок за куском, точно пища, которую вкушают на пирах, и никто даже не узнает, что со мной стало. Я исчезну в небытие — и плотью, и душой.

Руки, вяло машущие и отбивающиеся, сжались в кулаки. Я собралась с теми силами, что еще оставались во мне, схватила