Пыль Снов - Стивен Эриксон

Кафал страшился мига, когда впервые увидит сестру, эту изломанную насмешку над женщиной, которую знал прежде. Узнает ли она его? Разумеется, должна. Она бросится в объятия — конец мучениям, начало новой надежды. Ужасы, да — но он сумеет все исправить. Они убегут на запад — до самого Летера…

Тихий шелест сзади. Кафал развернулся…

Дубина ударила его в левый висок. Он пошатнулся вправо, пытаясь повернуться и встретить нападающего ударом меча. Толчок в грудь — его подняло над землей. Он извивался в воздухе, меч — крюк выпал из руки; затем кулак, словно бы держащий его за грудь, разжался — он упал на спину, затрещали кости… он непонимающе смотрел на копье: торчит вверх словно древко знамени, наконечник спрятался в грудной клетке…

Тени сверху. Рука в перчатке схватилась за древко, провернув и вогнав его еще глубже.

Острие вошло в землю.

Он пытался понять, но все ускользало из бесчувственных пальцев. Три, нет, четыре фигуры сверху, но все они молчат.

«Смотрят, как я умираю. Я делал так же. Почему мы такие? Почему мы так радуемся чужой неудаче?

Потому что, думаю я, мы знаем, как легко оказаться неудачником».

Воин — акрюнай расслабился. — Готов, — сказал он, вытаскивая копье.

— Если он разведывал наш лагерь, — удивился человек с дубиной, — почему стоял лицом не туда?

— Баргаст, — пробурчал третий, и все закивали. У проклятых дикарей в мозгах ни капли разумения.

— Завтра, — сказал, очищая копье, воин, — мы убьем остальных.

Она ковыляла, не сводя глаз с черной стены впереди, а та то накатывалась, то отступала, словно весь мир пульсировал. Сейчас ее толкал ветер, плотный как упершаяся в спину ладонь. Тум, тум — упирался в почву конец посоха.

Когда перед ней возникли четверо акрюнаев, она замедлила шаги, а потом встала, ожидая, пока они овладеют ей. Но они не стали. Вместо насилия они сделали жесты защиты от зла и скрылись во мраке. Помедлив, она захромала снова, тяжело дыша. Мозоли на руках вскрылись, сделав посох липким.

Она шла, пока мир не потерял силу, а тогда села на сырую траву подле обросшего лишайником валуна. Ветер мотал обрывки одежды. Она смотрела не видя, посох выпал из рук. Еще немного, и она повалилась набок, скрючившись.

И стала ждать, пока чернота не проглотит мир.

Похоже, ночь и вообще нормальный порядок течения времени были украдены. Страль смотрел, как Белолицые кормят костры всем, что может гореть, выкрикивают призывы к богам. Узрите нас! Найдите нас! Мы ваши дети! Козлов тащили на импровизированные алтари, перерезали глотки. Плескала кровь, дергались копыта — потом ноги замирали, мелко содрогаясь. Псы убегали, завидев необъяснимые проблески клинков. Ужас и безумие хлестали всех, словно струи дыма, искры, взлетавшие над чадящими кострами. На заре, знал он, в лагере не останется ни одного животного.

Если заря вообще придет.

Он слышал о смерти Эстралы. Слышал и о том, чем она похвасталась. Бессмыслица. Бекел не мог насиловать Хетан — ясное дело, Эстрала поверила, что станет женой Бекела, а потом увидела его с Хетан и поддалась безумию, разрисовавшему сцену яркими тонами похоти. Убила обоих в припадке ревнивой злобы.

Страль проклинал себя. Нужно было давно избавиться от вдовы. Показать, что Бекелу она не интересна. Духи подлые, если бы он заметил в ее глазах блеск безумия, сам убил бы.

Отныне командовать Сенаном в битве выпадает ему. Удовлетворились самые тайные его мечты — как раз тогда, когда он добровольно решил остаться в тени Бекела. Но исполненное желание оказалось вовсе не таким сладким на вкус. Честно говоря, он им уже давится.

Бекел обсуждал с ним грядущую схватку. Рассказывал о своих замыслах. У Страля есть хотя бы это. Когда Сенан соберется на рассвете, он призовет вождей кланов и передаст слова Бекела, как будто придумал всё сам. Послушаются ли они? Ну, скоро он узнает.

На востоке солнце открыло глаз и, казалось, дрогнуло при виде массивной стены туч, пожравших половину неба. На обширной равнине, на самом краю земель исчезнувших овлов, зашевелились две армии. Звериные знамена Баргастов поднялись над приглаженной ветрами травой, словно напруженные парусами мачты; пепел костров наподобие черного снега густо висел в воздухе. С юго-запада на них надвигался полумесяц конницы и пехоты. Стяги вились над легионами солдат Сафинанда, шагавшими в фалангах — щиты скошены, чтобы не давил ветер, копья блестят в ярком свете зари. Роты застрельщиков из Д’раса и лучников заполнили прогалины между главными отрядами. Конные стрелки двигались на концах бхедриньих рогов строя, за ними ехали копьеносцы в тяжелых доспехах. Кони плясали под воинами Акрюна, то и дело кто-то выезжал вперед, а приятели скакали за ним, помогая успокоить скакуна.

Вождь Войны Марел Эб поставил воинов Сенана в середине гребня, в окружении малых кланов. Его барахны были разделены между братьями, закрепившись на флангах.

День разгорался. Полумесяц приближался к позициям Баргастов, постепенно смещаясь к югу — так докладывали вернувшиеся разведчики.

Вскоре ветер утих, воздух почему-то пронизало холодом. Самый разгар лета, но дыхание плюмажами вылетало из глоток тысяч лошадей. Воины дрожали — наполовину от мороза, наполовину от страха.

Что это, битва богов? Когда покажутся духи акрюнаев, подобные клыкам в распахнутой пасти? Не готовы ли неупокоенные боги, предки Баргастов, выползти из — под промороженной земли, распевая старинную панихиду крови? Неужели смертные армии обречены сражаться в гуще ужасающей схватки властителей? Небеса над ними раскололись надвое: хрупкий утренний свет на востоке, непокорная тьма ночи за западе. Никто — ни Баргасты, ни акрюнаи, сафии или драсильяны — не видели такого неба. Оно наполнило их трепетом.

Иней покрыл траву, блестел на железе и бронзе; ледяной воздух плыл перед фронтом бури. Ни одна из армий не начинала петь вызывающих боевых гимнов. Неестественная тишина сковала войска, хотя воины уже могли видеть противника.

Ни одной птицы в лихорадящем небе.

Однако армия Акрюна надвигалась на ненавистного врага. А тот стоял в ожидании.

В тысяче шагов к западу от позиций Баргастов лежало тело женщины, скорчившееся в мерзлой траве спиной к облаченному в лишайники валуну. Хорошее место, чтобы лежать в последнюю ночь жизни. Иней блестел на бледной коже, словно алмазы.

Она умерла в одиночестве, в тридцати шагах от трупа брата. Но смерть забрала лишь плоть. Женщина по имени Хетан, жена Оноса Т’оолана, мать Абса, Стави и Стории, умерла немного раньше. Тело может ходить, топча скорлупу погибшей души — иногда дни, иногда годы.

Она лежала на мерзлой земле, завершая сцену полнейшей сдачи в плен. Неужели само небо наверху мигнуло, и не раз? Когда мигает небо, долго ли это длится? Как различить миг среди полотнищ тьмы, на заре света?

Духи, чьи крылья сгорели, став черными обрубками, не желали выдавать ей ответ.

— Седдик, ты еще жив? Мне кое-что снилось. Видение, смерть волкоящера, лежащего на боку, угроза костей под солнцем. Слушай мой сон, Седдик, и запоминай.

Алчность — это нож в ножнах амбиций. Подойдя слишком близко, ты видишь зловещий блеск. Слишком близко, чтобы убежать. Говорю тебе: алчность призывает смерть, и теперь смерть овладеет ей дважды. Это видение. Она умерла едва ли в сорока шагах от брата, а над ней в небесах сражаются две армии, и звери, бывшие братьями, готовы зубами рвать глотки. Странные имена, странные лица. Раскрашены как Казниторы. Человек с грустными глазами, его звать Скипетр Иркуллас.

Что за небо, что за небо!

Алчность и амбиции, Седдик. Алчность и предательство. Алчность и правосудие. Вот доводы судьбы, и каждый довод лжив.

Она умерла на рассвете. Я держала в руках сломленную душу. И все еще держу. Как Рутт держит Хельд.

Я узнала мальчика.

Абси, где же ты?

Седдик выслушал ее и сказал: — Баделле, мне холодно. Еще расскажи об огнях. О чудесных огнях.

Но огни сгорели, оставив лишь пепел и золу. Это холод иного мира.

— Седдик, слушай. Я видела дверь. Она открывается…

Глава 18

То, что кормит тебя, порвано когтями твоей нужды. Но нужды живут наполовину в свете, а наполовину во тьме. Добродетель латает щель. Если воля нужды есть жизнь, то страдания и смерть не напрасны. Но если говорим лишь о желаниях и вздорных потребностях, щель полнится тьмой, добродетель падает наземь.

Нужды и желания сотворены для серого мира. Но природа не дарует привилегий. То, что правильно, вскоре накормит себя, взяв когти твоей нужды. Так требует жизнь.

Слабая и утомленная Яни Товис проследовала за братом в ворота, в мертвый город Харкенас. Передаваемые в ее роду тайные легенды накрепко запечатлелись в душе, и она теперь узнавала детали увиденного. Когда шла по мосту, эхо шагов обняло ее, знакомое и родное, печальное, как одеяния умершей бабушки. Проходя под сводами арки, она как будто возвращалась домой — но дом стал местом забвения, она словно унаследовала чужую ностальгию. Тревога стала испугом, когда она вышла из прохладной темноты и увидела безмолвную, безжизненную панораму: высокие закопченные здания, покрытые пятнами башни и обезображенные статуи. Ярусы садов давно заросли не сорняками, а толстыми скрюченными деревьями; их корни разорвали стенки, обвили башни, подняли камни мостовых. Птицы свили гнезда на уступах, залив стены белым пометом. Груды сметенных ветром листьев завалили все углы, между плитами выросла трава.