Семьдесят два градуса ниже нуля. Роман, повести - Владимир Маркович Санин

своей одежде заменил деревянными палочками, а Веня полез в павильон, начинённый металлом, как граната.

Проходя мимо домика механиков, Семёнов вспомнил, что Вера велела особо кланяться дяде Васе, и решил его навестить. До обеда минут сорок, и он, наверное, уже отдохнул после ночной вахты.

— Входи и садись, Серёжа, хлебни чайку.

— Перед обедом?

— Чай следует пить не тогда, когда время, а когда организм требует, — внушительно сказал Кирюшкин. — Очень он для крови полезный напиток — чай. Пей и не жалей, вода дырочку найдёт!

Семёнов улыбнулся: дядя Вася всегда целиком разделял медицинские воззрения Георгия Степаныча. На Скалистом Мысу господствовал культ чая, и дядя Вася утверждал его на всех станциях, куда заносила его судьба. Услышав про Верины поклоны, он засиял: Вера считалась его крестницей.

— А помнишь, как на моторке?..

Семёнов кивал, он всё помнил. Пурга над Таймыром, Белову некуда сесть, молодой радист потянул его на приводе на Скалистый Мыс, и в благодарность Коля привёз ему будущую жену. Семёнов тогда совсем голову потерял, дышать на Веру боялся и вдруг набрался смелости, позвал прокатиться на моторке — сети проверить, взять рыбу. Устье реки широченное, берегов не видно, простор! У Веры глаза заблестели — уж очень места красивые, а Семёнов взгляда от неё не отрывал — и упустил время: погода была хоть солнечная, но неустойчивая, разгулялся ветер, и лодку стало бросать, а главное — мотор заливало, вот-вот заглохнет. Семёнов одной рукой держал румпель, другой вычерпывал воду, а где взять третью руку — за мотором следить? Вера чуточку побледнела, но держалась хорошо, даже улыбалась и просила дать ей дело. Посадил он её на румпель и велел держать на станцию, как бы ни бросало, не то развернёт лодку лагом — поминай как звали. А сам загадал: вернёмся живыми — сделаю предложение…

— А люльку помнишь, Серёжа?

Рожала Вера на Диксоне, а в навигацию вернулась на Скалистый Мыс с первенцем. К этому событию готовились всей станцией: женщины приданое готовили, плотник Михальчишин с ребятами комнату отдельную пристроил к дому, а Кирюшкин изобрёл люльку: тронешь её — минут пятнадцать качается сама, на толстой пружине. В той люльке и рос первенец до первых своих шагов…

В обществе дяди Васи Семёнов отдыхал душой.

Василий Фомич Кирюшкин был, пожалуй, самым опытным и знаменитым в Арктике механиком: начальники многих станций зазывали к себе «дядю Васю», как в довоенное время его, тогда ещё молодого механика, по слухам, назвал сам Кренкель. Все знали, что на большие деньги Кирюшкин не льстится, но чрезвычайно любит песцовую охоту и богатую северную рыбалку, и начальники соревновались в живописнейших описаниях своей непуганой фауны, прибегая к явным преувеличениям и веселя всю Арктику, так как переговоры велись в основном по радио и тайной ни для кого не были. И если Кирюшкин «клевал», начальник мог быть спокоен и за свою дизельную электростанцию, и за механическую мастерскую, и за плотницкую работу, и всякие другие требующие умных рук дела, каких на любой зимовке непочатый край. Кирюшкин всегда зимовал с женой — тоже немаловажное преимущество, поскольку готовила Мария Савельевна чисто и вкусно, не давала распускаться языкам и держала горячую молодёжь в узде. После Скалистого Мыса с Кирюшкиными Семёнову зимовать не приходилось: в Антарктиду Марию Савельевну, к её возмущению, не звали, на дрейфующие станции тоже, а без жены Кирюшкин никуда ехать не соглашался. Но в прошлом году у них появился внук, нянчить его было некому, и Мария Савельевна, повздыхав, повелела мужу идти к Серёже Семёнову, потому что «на Льдине никаких баб нет и не будешь, старый чёрт, зыркать».

Так Семёнов неожиданно заполучил на станцию старшего товарища, свидетеля своей молодости, с которым можно было вспоминать Скалистый Мыс, Степаныча и Андрея Гаранина. Назначил дядю Васю старшим механиком, подчинил ему Дугина и Филатова и за три месяца дрейфа не раз радовался выпавшей на его долю удаче. Дядя Вася был из тех божьей милостью механиков, которые «из гвоздя и мотка проволоки самолёт сделают»: дизель, локатор, теодолит, физические приборы — любой механизм в его руках оживал и пел; отработанная вода из дизельной, что обычно пропадает зря, обогревала по шлангам кают-компанию, два домика и, главное, баню, какой ни одна дрейфующая станция похвастаться не могла — с парной!

Кирюшкин привёз на станцию известный всем полярным механикам сундучок. Тридцать лет собирал инструмент, лелеял и холил его, как солдат винтовку, настольный токарный станок, всеобщую зависть, возил с собой на каждую зимовку. О чём хочешь можно было просить дядю Васю: сделать то и другое, лишнюю вахту отстоять, денег на кооперативную квартиру занять — на всё соглашался безотказно, но к сундучку своему заветному близко никого не подпускал. Пробовали, обжигались и только издали на необыкновенный инструмент облизывались.

И ещё привёз с собой Кореша, хозяином которого стал при необычных обстоятельствах. От полярной станции в устье реки Оленёк ближайшее жильё было в ста километрах, и поэтому Кирюшкин не поверил своим ушам, когда услышал доносящийся из тундры скулёж. Пересчитал в сарае собак — все на месте, щенки ползают, резвятся все до одного, а скулёж из тундры не утихает! Взял карабин, пошёл на звуки и обнаружил большого, издыхающего от недавних ран и потери крови пса. Приволок его на станцию, за месяц выходил и дал найдёнышу имя. Кореш, колымская собака с оловянными глазами-пуговицами и густой шерстью, быстро завоевал место вожака в упряжке, соображал на охоте, был неутомимым и злым медвежатником и на удивление ласковым в быту. Неверная собачья память его хранила какие-то приключения, о которых зимовщики только гадали: одни полагали, что он гулял с волками, другие — что отбился от упряжки и пострадал в схватке с медведем. Но никаких следов, кроме собачьих, Кирюшкин тогда не обнаружил, сам Кореш ничего не рассказывал — гадай не гадай, а правды всё равно не узнаешь. Прослышав об этом, Бармин объявил конкурс на лучший рассказ о происхождении Кореша, два-три вечера участники лезли вон из кожи, но дело кончилось весёлым скандалом: авторитетное жюри в лице Бармина присудило самому себе первый приз — бутылку шампанского, за версию, согласно которой Кореш был пришельцем из космоса.

В Арктике, однако, Кирюшкин был знаменит не только благодаря высоким профессиональным качествам. В войну, когда людей, казалось, уже ничем не удивишь, с Кирюшкиным произошла история, которая, с одной стороны, сделала его имя известным, а с другой — могла дорого ему обойтись. В 1943 году к Скалистому Мысу подошла немецкая подводная лодка.