Советская фантастика 80-х годов. Книга 2 (антология) - Владимир Михайлов

Профессор сидел совершенно оглушенный. Розовый с кроваво-красными прожилками дымок клубился в бокале, суля грандиозные перспективы. Черт возьми, как все это внезапно, нарочно внезапно, чтобы не дать времени подумать! От великого до смешного…

Он потер пальцами виски, хотел что-то спросить, но забыл что и решительно замотал головой:

— Нет… нет… это несерьёзно. Вот так сразу взять на себя такую ответственность: распоряжаться волей, судьбами миллиардов людей! Да это просто немыслимо!

— А как же другие берут? Кто-то ведь должен управлять людьми.

Профессор со вздохом отвернулся от розового сияния.

— Пусть они берут. Я не могу.

Ох, как он ругал себя за ограниченность, косность и прочие грехи, из-за которых во вчерашних своих рассуждениях не допустил даже мысли, что посетитель — действительно тот, за кого себя выдает, и в результате совершенно не подготовился к контакту. Будь на его месте любой толковый студент, он хотя бы дал волю фантазии, посоветовался бы с кем-нибудь и оказался бы теперь полезнее его, известного ученого.

— Ну что ж, подведем итоги, — сказал «актер» с ноткой явного удовлетворения (бокал снова стал пуст). — Высокие научные знания вы считаете опасными, от рога изобилия отказались, власть над людьми вас отталкивает. Только огорчаетесь вы напрасно, Анатолий Николаевич: вы поступили совершенно правильно, отказавшись от моей помощи.

Профессор с удивлением и недоверием посмотрел на собеседника.

ГЛАВА 7

В ночном небе вспыхнула молния. От удара грома дрогнули стекла. Окно со стуком распахнулось, и в помещение, пузыря занавеси, ворвался свежий грозовой вихрь. Вихрь-грубиян слизнул со стола салфетку с решением задачи и понес в зал, выгнув, как парус. Профессор бросился за драгоценным документом, едва не сбив с ног проходившую мимо официантку. Он поймал белый треугольничек прямо перед носом какого-то гривастого усача. Тот качнулся на стуле и пьяно погрозил пальцем перед собой:

— Пап-паша…

В углу взвыли сатанинскими голосами электронные инструменты, как бы подчеркивая всю нереальность происходящего. Публика зашевелилась, вылезая из-за столов. У эстрадных подмостков завихляли друг перед другом танцующие пары. Анатолий Николаевич аккуратно сложил салфетку и, сунув в карман, вернулся на место.

«Актер» вытянулся на цыпочках у окна, пытаясь справиться с неподдающимся шпингалетом. Край его рубашки вылез из-за пояса, проглядывая в разрезе пиджака, и эта маленькая банальная деталь, бросившаяся в глаза профессору, только усилила состояние хаоса и бестолковщины, в котором он находился. Вот ведь абсурд! Вот нелепица! Нафантазировали бог знает чего, понаписали умных и глупых книжек, нагородили эвересты слов. А вышло так: в каком-то дурацком ресторане, в случайной точке земного шара происходит событие невероятного значения для человечества. И никто об этом не подозревает. Ничего не случилось — танцуют, пьют. И не с кем посоветоваться. Выйти к микрофону, объявить? Поднимут на смех. Да и нельзя. Теперь все решает он…

Черные стекла быстро покрывались искрящимися дождевыми стрелами. «Актер» задернул штору и сел в свое кресло.

— «Пронеслась гроза седая, разлетевшись по лазури. Только дышит зыбь морская, не опомнится от бури», — продекламировал он, наливая себе в бокал лимонада. Наклонил бутылку и ловко отнял, когда жидкость дошла до краев.

— Фет, между прочим, был не только хорошим поэтом, но и тонким философом. Эта сторона его личности, к сожалению, мало знакома любителям поэзии.

Он откинулся в кресле с бокалом в руках и отпил немного, щурясь от удовольствия.

— Я полагаю, вам, ученым, есть чему поучиться у поэтов. У вас не кружится голова от сознания непостижимости бесконечного, вас не мучает, как поэтов, потребность в цельном мироощущении. Примат логики над чувством кажется вам чем-то само собой разумеющимся, и вы можете спокойно умереть с мыслью, что совершили еще один шажок по бесконечной лестнице познания.

— По-моему, это единственно трезвый подход к проблеме бытия.

— Вы так думаете? Плохо же вы знаете человеческое племя, Анатолий Николаевич. Мироощущение и мировоззрение — суть две равноценные формы связи человека с миром, и опасно приносить одно в жертву другому… Впрочем, мы несколько ушли от темы. Вот вы пытались доказать, что разуму, значительно превосходящему земной, не может быть до него дела.

— Теперь вижу, что ошибался.

— О нет, вы не ошибались. — «Актер» медленно покачал головой. — Вы были совершенно правы. Совершенно.

Анатолий Николаевич весь внутренне напрягся, понимая, что сейчас начнется самое главное. «Актер», уютно устроившись в кресле, некоторое время неподвижно смотрел на профессора, словно сомневаясь, стоит ли продолжать разговор. Потом он сказал:

— Ваша лаборатория пытается решить загадку сознания, кажется, так?

— Так, — подтвердил Анатолий Николаевич, приходя в состояние тревожного беспокойства.

— И, будучи на уровне современных философских идей, вы сразу же отказались от представлений, что сознание— всего лишь сумма нейрофизиологических процессов, протекающих в нервных клетках мозга.

— Да, подобные представления давно устарели, они слишком механистичны. Импульсы в коре, вызванные сигналами от органов чувств, — это своего рода изображение на экране, а наше «я», фиксируемое сознанием, — как бы зритель, который его рассматривает.

— И вы ищете этого таинственного зрителя?

— Да… пожалуй. Мы пытаемся разобраться в самой сущности феномена сознания, выявить фундаментальные характеристики, обнаружение которых открыло бы принципиальные пути для его воспроизведения.

— Вы занимаетесь бессмысленной работой, Анатолий Николаевич. Вы даже вообразить себе не можете, что ищете. Ваши эксперименты при всей их высокой технической оснащенности весьма похожи на попытки ребенка поймать руками солнечный зайчик.

Эти слова, произнесенные спокойным и уверенным тоном, вызвали у профессора приступ легкого головокружения.

— Не понимаю, — проговорил он внезапно севшим голосом.

— Могу пояснить. Феномен сознания неизмеримо сложнее всего, что о нем думают самые смелые ученые головы, и он не объясняется только такими категориями, как вещество, поле или процесс.

— Тогда что же это?

В глазах «актера» на какую-то долю секунды появилось выражение отрешенной задумчивости и тут же исчезло.

— Загадка, Анатолий Николаевич… Величайшая из загадок бытия. И пока она есть — есть и человек… Да вы подумайте, чего вы, в сущности, добиваетесь. Раскрыть тайну человеческого сознания? Да ведь это значит разобраться наконец в устройстве человека, как в каком-нибудь часовом механизме. Человек, познавший себя до конца, это ли не ужасно, а?