Николай Чуковский. Избранные произведения. Том 1 - Николай Корнеевич Чуковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вынырнув, он плыл к гранитной глыбе, вершина которой то появлялась над водой, то погружалась. Тут бушевал самый большой бурун. Обхватив верхушку глыбы руками, Татаренко вступал в единоборство с буруном, который то покрывал его с головой, навалившись на него всей своей тяжестью, то, отступая, старался оторвать от глыбы и утащить за собой. Эта азартная игра с буруном, могучим и коварным, доставляла ему удовольствие именно тем, что требовала от него напряжения всех его сил. Чем ближе надвигалась осень, тем чаще становились бури и тем труднее было сладить с этим буруном. Вода делалась все холоднее; в сентябре она обжигала кожу, как пламя. Но Татаренко по-прежнему каждый вечер ходил купаться на западный мыс.
После купанья он шел ужинать в землянку возле аэродрома, служившую летчикам столовой. Там было тесно — две скамейки и покрытый клеенкой стол под низким бревенчатым сводом. К тому времени как Татаренко возвращался с купания, его товарищи обычно уже поспевали поужинать и уйти. Одна только Хильда оставалась в столовой.
Хильда последовала со второй эскадрильей и сюда, на остров. Единственная женщина на аэродроме, Хильда теперь не только кормила своих летчиков, но штопала им носки, утюжила брюки, стирала белье. Она привыкла к тому, что Татаренко опаздывает к ужину, и всегда его дожидалась. Сколько стараний прилагала она, чтобы ужин его не остыл и не перепрел! Пока он ел, она стояла и смотрела на него. И пододвигала к нему то соль, то горчицу, то ложку, то вилку.
Но он по-прежнему не замечал ни того, что ел, ни Хильды. Случалось, что за весь ужин он не говорил Хильде ни слова, он был погружен в свои мысли, и Хильда знала, что это за мысли.
Как все в эскадрилье, Хильда знала, что Татаренко любит Соню, сестру Славы.
О том, что она думала по этому поводу и что она чувствовала, летчики строили немало предположений, но ничего достоверного не знал никто: о чувствах своих она никому не рассказывала.
3
Еще весной задолго до перелета на остров, Уваров как-то сказал Лунину:
— Чуть было не забыл! Я ведь хотел с вами посоветоваться.
— О чем?
— Видите ли, какое дело неприятное… — Уваров нахмурился и понизил голос. — Я узнал наконец адрес той женщины, на которой собирался жениться Серов.
— Да ну!
— Мне сообщили совершенно достоверно.
— Где же она?
— На Урале.
— На Урале?..
— Вместе со своей школой.
— Не может быть! — воскликнул Лунин. — Серов писал ей в школу и не получил ответа.
— Вот это как раз неприятнее всего, — сказал Уваров.
— Вы думаете, она получала его письма и не хотела отвечать?
— Кто ее знает… Выходит, что так.
— Позвольте, позвольте! — заволновался Лунин. — Я собственными глазами видел официальный ответ директора школы, что ее в школе нет.
— Знаю, — сказал Уваров. — И этот же самый директор не менее официально ответил тем инстанциям, которым я посылал запрос, что она работает в школе.
Лунин промолчал и отвернулся. Уваров внимательно посмотрел на него.
— Так вот, дайте совет, — сказал Уваров. — Сообщить Серову ее адрес или не сообщать?
— Представьте только, как ему будет больно, когда он узнает, что она получила его письмо и не желала на него ответить.
— Так не сообщать?
— Не сообщать.
— А ей?
Лунин задумался.
— А ей написать без всяких чувств, как можно суше. Летчик Николай Серов находится в Барнауле, в таком-то госпитале, на излечении. Вот и все. А там пусть она сама поступит, как ей совесть позволит.
— Я как раз так ей и написал, — сказал Уваров.
«Вот и Серов одинок, — подумал Лунин с горечью. — Бывают же на свете люди, которым суждено одиночество!»
Жизнью своей Слава был совершенно доволен.
Казалось бы, что могло быть занимательного для тринадцатилетнего здорового мальчишки в однообразной гарнизонной жизни на тесном маленьком острове? Даже побегать как следует негде. Уже через день после перелета ему стал здесь известен каждый пень, каждый камень. А между тем Слава не только не скучал, но никогда еще не жил так увлекательно. И все оттого, что на острове были самолеты.
Он с самых ранних лет интересовался самолетами и любил их. Но прежде самолеты привлекали его внимание только тем, что они движутся, летают, сражаются, и он представления не имел о том, что заставляет их двигаться и летать. Однако на аэродроме самолеты мало-помалу приоткрыли ему свои тайны. И эти тайны казались ему теперь увлекательнее всего на свете.
Этому увлечению немало способствовали его занятия с техником Деевым. Правда, занимался с ним Деев вовсе не самолетами, а предметами, которые проходят в средней школе. Но Деев постоянно копался в самолетных моторах, проверяя и поправляя их, и Слава постепенно стал кое-что смыслить. А когда он стал смыслить кое-что, ему захотелось узнать все.
Он не отходил от самолетов и внимательно приглядывался к работе техников. Он задавал множество вопросов, и ему охотно отвечали, потому что техники сами были влюблены в свои машины и говорить о них доставляло им удовольствие. Слава теперь не только знал назначение каждой детали в моторе, но научился по звуку определять, в каком состоянии находится мотор. Копаться в моторе было для него теперь высшим наслаждением, и техники, работая, охотно разрешали ему помогать, потому что он был толков и усерден.
Он очень вытянулся за последний год и для своих лет был рослый малый. В штатах эскадрильи он давно уже числился мотористом (так удобнее было его оформить) и одет был как моторист — в старый промасленный комбинезон. Он старался шагать, как взрослый, старался говорить басом, но время от времени пускал «петухов» и бегал вприпрыжку. Так как Лунин не имел на острове отдельного жилья, Слава жил в землянке с техниками и мотористами, знал все их любимые словечки и дружил с ними не меньше, чем с летчиками. Он разделял их тяжелый, умный труд, гордился тем, что во время работы они обращаются с ним как с равным.
Впрочем, самым близким его другом был все же Илюша Татаренко.
У Славы с Татаренко издавна установились дружеские отношения, но за последнее время они приняли новый, особый характер. Дело в том, что Татаренко
