Юлия, или Новая Элоиза - Жан-Жак Руссо

Увидев, что обе они недвижимы, Генриетта расплакалась, закричала, а тогда примчалась Фаншона; девочка подбежала к матери, а горничная к своей госпоже. Я же, потрясенный, преисполненный восторга, как в бреду, ходил по комнате большими шагами и вне себя восклицал что-то в безотчетном порыве, с коим не мог совладать. Сам Вольмар, холодный Вольмар, был взволнован. О чувство, чувство! сладостная жизнь души! Найдется ли такое каменное сердце, которого ты никогда не умиляло? Где тот несчастный смертный, у коего ты никогда не исторгало слез? Вместо того чтобы кинуться к Юлии, ее счастливый супруг бросился в кресло и не отрывал взгляда от этого трогательного зрелища. «Не бойтесь, — сказал он, видя наше смятение и тревожную суету. — Избыток радости и счастья лишь на миг ослабляет нашу натуру, но тут же он придает человеку новые силы. Никогда такие волнения не бывают опасными. Дайте же мне насладиться счастьем, которое и вы со мной разделяете. Каким же оно должно быть для вас! Никогда я не видел ничего подобного, а значит, я наименее счастливый из нас шестерых».

Милорд, по этой первой минуте вы можете представить себе и все остальное. Встреча друзей наполнила весь дом веселым шумом и возбуждением, которые и до сих пор еще не улеглись. Юлия себя не помнит от радости, и я никогда еще не видел ее такой взволнованной; весь день мы ни о чем не могли думать, все только смотрели друг на друга да обнимались, вновь предаваясь восторгу. Никто и не вспомнил о «триклинии Аполлона», да и не стоило туда удаляться — нам повсюду было хорошо. Лишь на следующий день, когда все немного успокоились, в доме занялись приготовлением к празднеству, но не будь тут г-на де Вольмара, все шло бы вкривь и вкось. Все работы были отменены, кроме тех, кои оказались необходимы для предстоящих увеселений. Устроили праздник, и пусть он не блистал пышностью, зато уж веселье било на нем через край, во всем была трогательная путаница, радостная суматоха, придававшая ему особую прелесть.

Утром госпожу д'Орб облекли званием управительницы и дворецкого, и она принялась за исполнение своих обязанностей с такой готовностью и детским увлечением, что мы хохотали. Когда пришли в красивую столовую обедать, две кузины увидели кругом на стенах свои переплетенные инициалы, составленные из цветочных гирлянд. Юлия сразу угадала, кто об этом позаботился, и в порыве радости поцеловала меня. Клара, против прежнего своего обыкновения, не сразу подарила меня поцелуем. За это Вольмар пожурил ее, и она, краснея, решилась последовать примеру своей кузины. Я заметил румянец, вспыхнувший на ее лице; не могу передать, какое впечатление он произвел на меня, но, во всяком случае, в ее объятиях я чувствовал себя несколько взволнованным.

В середине дня на женской половине было подано угощение для прислуги, в этот день на пиршество допустили хозяина дома и меня; для мужчин устроили состязание в стрельбе, — разыгрывали приз, который дала г-жа д'Орб. Победителем оказался прибывший в дом новичок, хотя он был менее искусен в этой игре. Клару не обманула его неожиданная ловкость, да и сам Ганс этому не поверил и отказался от приза, однако все дружно запротестовали и заставили нового своего товарища принять выигрыш; вам, конечно, ясно, что подобная любезность с их стороны втуне не пропала.

Вечером все домочадцы, число коих ныне увеличилось на три человека, собрались на танцы. Клару, казалось, наряжали на бал руки граций, — никогда еще она не была так прелестна, как в этот вечер. Она танцевала, она болтала, она хохотала, она отдавала распоряжения, она все поспевала делать. Зато меня она поклялась уморить танцами, не давала мне ни минуты передышки и после пяти или шести весьма быстрых контрдансов не забыла, по своему обыкновению, упрекнуть меня, что я танцую, как философ. А я сказал ей, что она танцует, как эльф, и не меньше сих маленьких лукавых духов может натворить бед; мне боязно, вдруг она не даст мне покоя ни днем, ни ночью. «Наоборот, — возразила она, — сейчас мы постараемся, чтобы вы спали беспробудно всю ночь», и мигом увлекла меня танцевать.

Клара была неутомима. Иное дело Юлия, — бедняжка едва держалась на ногах, и ей было не до танцев; ее так переполняло умиление, что она лишилась веселости, часто слезы радости текли из глаз ее; она глядела на свою кузину с восхищением, ей нравилось воображать себя в своем доме гостьей, приглашенной на праздник, а на Клару смотреть, как на хозяйку, всем распоряжающуюся на торжестве. После ужина я пускал ракеты, привезенные мною из Китая, и они произвели большое впечатление. Мы засиделись допоздна. Пришлось все-таки расстаться, — ведь г-жа д'Орб утомилась или, во всяком случае, должна была утомиться, и Юлия наконец заставила нас лечь спать.

Мало-помалу вновь воцарилось в доме спокойствие, а вместе с ним и порядок. Резвушка Клара, когда захочет, умеет говорить властным тоном, и ее слушаются. К тому же она не уступает Вольмару по части здравого смысла, понимания людей и проницательности, и она так же добра, как Юлия. И хотя очень щедра, но при всей своей тороватости весьма благоразумна; благодаря сим качествам она, овдовев в столь молодые годы и будучи облечена обязанностями по опеке над наследством дочери, выказала такую рачительность, что и собственные ее владения, и достояние Генриетты достигли процветания; итак, нет причин беспокоиться, что под ее началом управление домом Вольмаров ухудшится. Теперь Юлия может позволить себе удовольствие всецело отдаться занятию, которое ей более всего по душе, а именно — воспитывать детей; и я не сомневаюсь, что Генриетте будут чрезвычайно полезны заботы одной из ее матерей, которая освободила от них другую мать, — говорю «ее матерей», ибо, видя, как они относятся к Генриетте, трудно отличить, кто же из них родная мать. Чужие люди, приехавшие к нам нынче в гости, кажется, все еще пребывают в сомнении на этот счет. Ведь обе матери называют девочку одинаково: то Генриеттой, то дочкой. А она зовет их: одну — маменька, а другую — мамочка; обеих матерей и дочь связывает одинаковая взаимная нежность, девочка одинаково слушается их обеих. Если у Клары и у Юлии спрашивают, чья это дочь, каждая отвечает: «Моя». Если спрашивают Генриетту, то оказывается, что у нее две матери. Тут уж люди приходят по меньшей мере в недоумение. Самые проницательные в конце концов признают матерью Юлию. Она блондинка, а Генриетта тоже белокурая, потому что вышла цветом волос в отца; лицом девочка походит на Юлию. Кроткие глаза Юлии даже больше выражают материнскую нежность, нежели веселые взоры Клары. Генриетта разговаривает с Юлией более почтительно, чем с Кларой, и при ней как-то больше следит за собой. Безотчетно девочка чаще подсаживается к Юлии, ибо той чаще бывает надобно сказать ей что-нибудь. Словом, все внешние признаки говорят в пользу «мамочки»; и, как я заметил, вызываемая этим ошибка столь приятна обеим кузинам, что всякий, кто желал бы подольститься к ним, постарался бы тут ошибиться нарочно.

Милорд, через две недели здесь только вас одного будет недоставать. А когда и вы приедете, право, очень дурно пришлось бы подумать о том человеке, кто не признал бы, что нигде в мире не найдешь столько добродетели и радости, сколько будет их в этом доме.

Уже третий день все пытаюсь по вечерам написать вам. Но после целодневных трудов одолевает сон, лишь только войдешь в спальню, а утром на рассвете надо вновь приниматься за работу. Душа моя взволнована, полна восторга, охвачена опьянением более приятным, чем от вина, и я не могу оторваться ни на одну минуту от утех, столь для меня новых.

При том обществе, какое меня здесь окружает, думается, любой уголок земного шара пришелся бы мне по вкусу. Но знаете ли вы, чем Кларан мне нравится сам по себе? Здесь я действительно чувствую себя в деревне и, пожалуй, впервые в жизни могу это сказать. Горожане не любят деревню, они даже и не умеют жить в ней; очутившись в деревне, они вряд ли знают, что люди там делают, они презирают и труды и удовольствия сельских жителей; да просто-напросто ничего в них не смыслят; в родном краю они словно иностранцы, и потому не удивительно, что все им не по душе. В деревне надо жить по-деревенски или совсем туда не ездить, а иначе что же тут чужакам делать? Парижане воображают, что они приехали в деревню, но на самом деле это не так: они привезли с собою Париж. Певцы, острословы, сочинители, прихлебатели — вот какая свита следует за ними. Карты, музыка, комедии — только этим они в деревне и занимаются[289][290]. Стол у них сервируют так же, как в Париже, едят у них в те же часы, подают те же кушанья и соблюдают тот же этикет; словом, делают все то же, что и в столице. Так лучше было бы там и остаться, — ведь как бы ни был богат человек и как бы он ни старался воспроизвести столичную жизнь, всегда чего-нибудь недостанет, ибо нельзя захватить с собою весь Париж целиком. Итак, они сами лишают себя разнообразия, коего так жаждут: они умеют жить только на один лад и от этого всегда скучают.