Юлия, или Новая Элоиза - Жан-Жак Руссо

Эта противоположность взглядов налетом грусти омрачает их союз, но Юлия к грусти примешивает утешение, и, пожалуй, она одна-единственная в мире умеет так утешить, — вот доказательство непобедимой силы ее души. Все их столкновения, все споры по столь важному вопросу не только не приводят к досаде, презрению, к ссорам, но всегда кончаются какой-нибудь умилительной сценой, и после нее они становятся друг другу еще дороже.

Вчера у нас беседа зашла о том предмете, коего мы часто касаемся, когда остаемся одни, — а именно: говорили мы об источнике зла, и я старался доказать, что в системе мироздания не только не существует какого-то общего для всех абсолютного зла, но даже частные случаи зла на деле гораздо менее страшны, нежели то кажется на первый взгляд, и их значительно превосходят частные случаи добра и личного блага. Я привел г-ну де Вольмару в пример его собственную жизнь и, восторгаясь счастливым его положением, нарисовал ее столь верными чертами, что он, видимо, и сам был тронут. «Вот она, пленительная манера Юлии, — сказал он, прерывая меня. — Доводы рассудка Юлия всегда заменяет чувством и убеждает так трогательно, что вместо всякого ответа остается расцеловать ее. Уж не у своего ли учителя философии она научилась доказывать таким способом?»

Два месяца тому назад эта шутка жестоко смутила бы меня, но время душевного смятения миновало, я только засмеялся в ответ, и хотя Юлия немного покраснела, она казалась не более смущенной, чем я. Мы продолжили наш разговор. Не споря о количестве зла в мире, Вольмар ограничился следующим утверждением: если зло, — много ли, мало ли его, — существует, то из самого его существования, по мнению г-на де Вольмара, нужно сделать такой вывод, что в первопричине всех вещей нет либо всемогущества, либо всеблагости. Я же, со своей стороны, доказывал, что источник физического зла — в природе материи, а морального зла — в свободной воле человека. Я утверждал, что господь мог все сделать, не мог только сотворить другие субстанции, столь же совершенные, как его собственная, и недоступные злу. В самый разгар спора я заметил, что Юлия куда-то исчезла. «Угадайте, где она», — сказал г-н де Вольмар, видя, что я ищу ее взглядом. «Верно, вышла дать какое-нибудь распоряжение по хозяйству». — «Нет, — сказал он, — никакие дела сейчас не могли бы отвлечь ее от такого разговора. Она не бросает меня ради хозяйства, — там все идет своим чередом, и я никогда не видел, чтобы она при мне что-нибудь делала сама». — «Стало быть, она в детской?» — «Тоже маловероятно: спасение моей души ей дорого не меньше, чем дети». — «Ну что ж, — заметил я, — не знаю, что она сейчас делает, но, несомненно, она занята чем-то полезным». — «Вот уж нисколько, — холодно ответил он. — Пойдемте-ка, пойдемте, сами увидите, верно ли я угадал».

Неслышной поступью он вышел из комнаты, я следовал за ним на цыпочках. Мы подошли к дверям кабинета; они были затворены. Вольмар распахнул их. Милорд, какую картину я увидел! Юлия, вся в слезах, стояла на коленях и молилась. Она поспешно поднялась, отерла глаза и, пряча лицо, попыталась убежать. Никогда я не видел такой стыдливости. Муж не дал ей скрыться. Он подбежал к ней, охваченный каким-то восторгом. «Дорогая супруга, — сказал он, обнимая ее, — как пламенно ты взывала к небу, — сразу понятно о чем. Чего же не хватает твоим мольбам, чтоб они оказали свое действие? Право, если бы там, вверху, кто-нибудь внимал им, то уж, верно, исполнилось бы твое желание». — «Оно исполнится, — промолвила Юлия с твердой уверенностью. — Не знаю ни дня, ни часа, ни обстоятельств, когда это совершится, — но это будет. О, если бы я могла заплатить за это своей жизнью! Пусть это будет последний мой день — тогда он будет лучшим из всех».

Приезжайте, милорд, оставьте эти проклятые сраженья, приезжайте, — здесь ждет вас более благородный долг. Ужели мудрый человек предпочтет честь убивать многих людей делу спасения одного человека?[285]

Как! Расставшись с армией, вы хотите еще совершить путешествие в Париж? Неужто вы совсем позабыли Кларан и ту, что живет в нем? Неужто вы нам менее дороги, нежели милорду Гайду[286]? Неужели вы ему более необходимы, нежели тем, кто ждет вас в Кларане? Вы заставляете нас возносить мольбы, чтобы намерение ваше не осуществилось. Я хотел бы стать влиятельным человеком при французском дворе и добиться, чтобы вам не дали разрешения на въезд, коего вы сейчас ждете. Ну уж так и быть, удовлетворите свое желание, повидайтесь со своим достойным соотечественником. Все равно мы отомстим и вам и ему за это предпочтение. Как бы вам ни было приятно у своего друга, уверен, что, когда вы будете с нами, вы пожалеете, зачем потратили время, зачем не приехали к нам раньше.

Получив ваше письмо, я сперва подумал, что на вас возложено секретное поручение… Можно ли найти более достойного посредника для заключения мира!.. Но разве короли облекают своим доверием людей добродетельных? Решаются ли они слушать правду? Умеют ли хотя бы уважать истинные заслуги?.. Нет, нет, дорогой Эдуард, вы не созданы для роли посла; и я держусь о вас столь высокого мнения, что уверен: не будь вы от рождения пэром Англии, вы никогда бы им не стали.

Приезжай, мой друг, в Кларане тебе будет куда лучше, чем при дворе. О! какую зиму мы проведем, когда соберемся все вместе. Лишь бы не обманула меня надежда на соединение наше! Каждый день подготовляет его, ибо приводит сюда кого-либо из избранных душ, столь дорогих друг другу, столь достойных взаимной привязанности и как будто ожидающих только вас одного, чтобы обойтись без всех на свете. Узнав, что счастливый случай привел сюда противника барона д'Этанж в судебной его тяжбе, вы заранее предсказали, какой оборот может принять сия встреча[287], и действительно так оно и случилось. Этот старый сутяжник, почти такой же упрямый и неуступчивый, как барон д'Этанж, не мог устоять перед обаянием той, которая всех нас покорила. Увидев и услышав Юлию, поговорив с нею, он устыдился того, что ведет тяжбу против ее отца. Он выехал в Берн в самом хорошем расположении духа, готовый пойти на мировую, и сейчас дело уже совсем близко к окончанию: в последнем своем письме барон сообщает, что на днях он возвратится домой.

Все это вы, вероятно, уже знаете от г-на де Вольмара. Но, думаю, вам еще не известно, что г-жа д'Орб, закончив наконец свои дела, с четверга находится здесь и впредь будет жить в доме своей подруги. Будучи уведомлен о дне ее приезда, я потихоньку от г-жи де Вольмар, которой мы хотели сделать сюрприз, выехал навстречу г-же д'Орб, дождался ее за Лютри[288] и вместе с нею приехал в Кларан.

Клара, по-моему, стала еще живее и очаровательнее, чем прежде, но сейчас она беспокойна, рассеянна, плохо слушает, отвечает невпопад, говорит бессвязно и редко, — словом, она полна тревоги, от которой никак не может избавиться на пороге исполнения своей заветной мечты. Можно подумать, что она все боится и каждую минуту с трепетом ждет, как бы ее не вернули обратно. Отъезд ее долго оттягивался, а в конце концов он произошел в такой спешке, что и у самой хозяйки, и у слуг голова шла кругом. В мелких вещах, привезенных Кларой с собою, царил забавный беспорядок. Когда горничная охала, что она забыла захватить то или другое, Клара неизменно заверяла, что она все положила в ящик для вещей, устроенный в карете, и так потешно было, когда в этот ящик заглянули и там ровно ничего не оказалось.

Так как Клара не хотела, чтобы Юлия услышала стук колес, она вышла из кареты на въездной аллее, как сумасшедшая пробежала по двору и помчалась по лестнице так быстро, что на первой же площадке ей пришлось остановиться, чтобы перевести дух. Г-н де Вольмар вышел встретить ее, она не могла промолвить ни слова.

Отворив двери в спальню, я увидел, что Юлия сидит у окна и держит на коленях маленькую Генриетту, как она это часто делает. Клара заранее обдумала превосходную речь, где, по ее обыкновению, смешивались искреннее чувство и шутка, но лишь только ступила она на порог, и речь и веселость — все было позабыто; Клара бросилась к подруге и воскликнула в восторге, передать который невозможно: «Сестра, всегда, навсегда, до самой смерти!» Генриетта, увидев мать, спрыгивает на пол, кричит во весь голос: «Мама! мама!» — мчится ей навстречу и, столкнувшись с ней, опрокидывается навзничь. Это неожиданное появление и это падение, эта радость, это волнение так потрясли Юлию, что она пронзительно вскрикнула, сделала шаг, протягивая руки, и вдруг ей стало дурно. Клара хочет поднять дочку, но, заметив, что подруга бледна как полотно, уж и не знает, к кому броситься. Видя, что я поднял Генриетту, она кинулась к Юлии, лишившейся чувств, и сама рухнула на нее в таком же состоянии.

Увидев, что обе они недвижимы, Генриетта расплакалась, закричала, а тогда примчалась Фаншона; девочка подбежала к матери, а горничная к своей госпоже. Я же, потрясенный, преисполненный восторга, как в бреду, ходил по комнате большими шагами и вне себя восклицал что-то в безотчетном порыве, с коим не мог совладать. Сам Вольмар, холодный Вольмар, был взволнован. О чувство, чувство! сладостная жизнь души! Найдется ли такое каменное сердце, которого ты никогда не умиляло? Где тот несчастный смертный, у коего ты никогда не исторгало слез? Вместо того чтобы кинуться к Юлии, ее счастливый супруг бросился в кресло и не отрывал взгляда от этого трогательного зрелища. «Не бойтесь, — сказал он, видя наше смятение и тревожную суету. — Избыток радости и счастья лишь на миг ослабляет нашу натуру, но тут же он придает человеку новые силы. Никогда такие волнения не бывают опасными. Дайте же мне насладиться счастьем, которое и вы со мной разделяете. Каким же оно должно быть для вас! Никогда я не видел ничего подобного, а значит, я наименее счастливый из нас шестерых».