Братья Ждер - Михаил Садовяну

А в Исакче гуртовщики спешили сбить овец в одну большую отару и отогнать ее ниже по течению — в местечко неподалеку от Волчьего Леса, или, как называли его теперь новые хозяева, от Куртормана. Там их уже ждали чабаны в чалмах, чтобы подоить овец. В Исакче все было хорошо налажено.

До вечера еще оставалось немало времени. С минарета муэдзин напоминал правоверным о том, что нет бога, кроме Аллаха, а Магомет пророк его. Он выкрикивал слова протяжно и гнусаво, и пение его скорее напоминало плач. Ждер глядел на него снизу, широко раскрыв рот, не упуская, однако, из вида ничего, что творилось вокруг. Георге Ботезату приводил в порядок вьюки и седла. Главный, тот, что распоряжался на пароме, перепрыгивая через лужи, поспешил к открытой террасе, на которой, поджав под себя ноги, восседал седовласый кади с округло подстриженной бородой. На нем был синий шелковый халат с белыми полосами и ярко-желтая чалма. Под рукой у него, прислоненный к глинобитной стене, стоял посох. Посох этот представлял собою не только знак власти — иной раз кади пускал его в ход, карая виновных.

— Какие новости в земле гяура, Искандер-чауш? — спросил кади. — Погоди, не отвечай, — добавил он и трижды хлопнул в ладоши.

В дверях показалась толстогубая голова арапа.

— Принеси две чашки кофе, — приказал кади. — Да смотри, покрепче и послаще. — И добавил, ибо не любил ограничиваться кратким приказанием: — Ты слышал, Али? Таатлы! Каймаклы!

— Я слышал, повелитель, — ответил арап.

Не успели они сосчитать до десяти, как поднос с чашечками кофе уже стоял на ковре.

— Теперь поведай, Искандер-чауш, каковы дела в земле гяура? Сними туфли и сядь на ковер, затем говори.

— Хороши дела, — поклонился чауш.

— Прежде сними туфли, Искандер-чауш, а потом рассказывай.

— Поступлю, как повелеваешь, кади, — подчинился чауш. — Дела хороши. Мы нашли отару и забрали из нее пятьдесят овец.

— Прежде сядь и отпей кофе, Искандер-чауш, — повторил кади, — потом расскажи все как было.

— Повинуюсь, Солиман-кади, и преклоняюсь пред тобою, благодарю за бесценный напиток. Повелитель, мы взяли из стада пятьдесят овец, пригнали их к парому и перевезли сюда. Однако в пути нас застиг ливень, и мы чуть было не утонули. Согласно твоему повелению, Солиман-кади, мы не причиняли вреда жителям, ибо мы живем в мире. Нам нужны овцы, а не люди. Неверных мы отогнали кнутами, а с овцами обращались бережно. Овцы дойные и хорошей породы. Породистую овцу сразу узнаешь: и по шерсти, и по жирному курдюку. А еще у нас на пароме очутился безумец. Он словно с неба свалился.

— И что вы с ним сделали, Искандер-чауш? Я желаю его видеть.

— Я привел его сюда, дабы представить его на твой суд. Мы владеем саблей, но не умеем вершить суд. Мы могли либо зарезать его, либо бросить в воду. Мы не зарезали его, он ничего плохого нам не сделал. Мы не бросили его в воду — хотели привести к нашему кади. Все время, пока мы плыли через Дунай, он кричал и скрежетал зубами. Потом успокоился. А сейчас я вижу, что он уже здесь, на площади.

— Который?

Старик указал пальцем:

— Вот этот, что стоит перед твоим домом, почтенный кади.

— Тот, что держит лошадей?

— Нет, это слуга.

— Тогда, должно быть, тот, с непокрытой головой. Человек молодой и пригожий, не похож на сумасшедшего.

— Вот именно. Стоит спокойно и смотрит на нас.

Солиман-кади отодвинул поднос с чашечками и положил руку на посох.

— Вели ему приблизиться сюда, — сказал он Искандер-чаушу.

Чауш подал рукою знак чужестранцам, приказывая обоим подойти.

Именно в эту минуту безумец воздел глаза вверх, дабы разглядеть меж солнцем и Дунаем стаю белых чаек с черными крыльями, — они резвились в солнечных лучах, испуская крики, подобные женским; а потом словно смеялись протяжно и призывно, как смеются иные бесстыдницы. Поэтому по своей дурной привычке молдаване и называют этих чаек «курвишками».

Ботезату, державший коней, подтолкнул сумасшедшего к террасе, на которой восседал кади. Затем, оставив лошадей, подошел поближе, чтобы переводить вопросы и ответы.

— Кто вы такие?

Ботезату пошептался о чем-то со своим товарищем.

— Почтенный кади, — обернулся он к судье, — я ничего не знаю об этом человеке, ибо увидел его только тогда, когда он пересчитывал овец. Он делил их между пастухами, приказывая каждому убираться куда глаза глядят, и как можно скорее.

— Он что, безумный?

— Нет, не безумный, почтенный кади, он хозяин овец. Его овцы меченые; левое ухо надрезано ножницами. Когда, божьей волей, он попал на паром и узнал своих меченых овец, он так опечалился, что хотел броситься в Дунай.

— Вот как? — удивился кади. — И ты говоришь, что ты не его слуга?

— Нет, не слуга, мне просто жаль его.

— А что ты делал, когда он пересчитывал овец?

— Я, почтенный кади, хотел купить пять овец, чтобы справить крестины у нас, в селе Мынзэтешть. Я отобрал пять овец и заплатил веницейский золотой. Мы сели на коней и отправились к Филиповой кринице, — там должен был ждать меня тесть с подводой, чтоб погрузить овец. Но когда мы добрались до криницы, то увидели, что тесть мчится через поле в дубраву. Больше мы его и не видели. Лишь услышали крик о том, что напали турки. Сначала мы спрятались в овраг, чтобы разобраться, в чем дело. Затем вышли на дорогу, и тут нам повстречались храбрые воины Джафара булук-баши, или отца Джафара. Мы им заплатили, как положено, чтобы они оставили нас на свободе.

Потом мы вышли к Дунаю. И богу было угодно, чтобы мы очутились среди овец этого человека. А так вообще я его не знаю.

— И что же вы теперь хотите?

— Чего уж нам хотеть, почтенный кади? Этот человек рад…

— Как его зовут?

— Ждер.

— Понял. А чему же радуется этот гяур, которого зовут Иждер? Что остался в живых?

Кади добродушно засмеялся, показывая длинные зубы.

Он посмотрел сначала на чауша, потом на Ждера, потом вновь повернулся к Ботезату.

— Он рад не столь тому, что остался в живых, сколь тому, что к нему вернулся рассудок. Он чуть было не покончил с собой!

— Это хорошо. Пусть поклонится до земли и возблагодарит своего бога. Постой, не говори ему, прежде чем не скажешь, чего ты хочешь.

— Чего мне хотеть, почтенный кади? Я отдал ему золотой, а теперь остался и без денег и без овец.

Опершись на посох левой рукой, кади опустил на нее голову и задумался. Как поступить? Перед ним два тяжебщика, один продал, другой купил; тот, кто покупал, больше оказался в убытке.

— Стало быть, ты отдал ему золотой?

— Да, отдал.

— Тогда спроси у него: где веницейский золотой? Я повелеваю ему немедленно ответить.

Татарин повернулся к своему спутнику и повторил вопрос судьи.

Тот кивнул головой и вынул золотой изо рта.

Тут Искандер-чауш понял, почему арапы, обыскивая безумца, не нашли хотя бы этого золотого. Он тихо сказал судье, чтобы тот подивился, как это гяуру удалось, побывав в руках столь опытных мытников, сохранить золотой.

Кади снова уткнулся лбом в левую руку и снова задумался.

— Иждер-гяур, — приказал он, — тебе надлежит отдать деньги покупателю, ибо ты получил их, но овец не отдал.

Услышав решение, гяур по имени Иждер поклонился по обычаю правоверных мусульман и положил на ковер перед справедливым судьей веницейский золотой.

Кади взял его двумя пальцами, поднес к самым глазам и внимательно осмотрел.

— Золото настоящее, — заключил он и положил монету перед собой. — Однако Иждеру-гяуру я не могу отдать овец, — продолжал он, возвысив голос, — овцы сии принадлежат светлейшему султану Мехмету.

Выслушав кади, Ждер что-то пробормотал.

— Он говорит, — объяснил татарин, — что дарит своих овец озаренному счастьем Мехмет-султану, а мне советует оставить веницейский золотой тебе, кади, совершившему правый суд. Мы предстали словно пред мудрым Соломоном.

— Меня и в самом деле так зовут, я Солиман-кади, — подтвердил судья, и в тот же момент веницейский золотой куда-то исчез на глазах Искандер-чауша. — Все на земле преходяще, — изрек кади, — лишь образ господа бога будет пребывать в величии и славе!

Произнося этот святой стих из Корана, он склонил свой посох и сказал:

— Долой с глаз моих! Гяуры могут уйти. — И тут же добавил, повернувшись к чаушу: — А правоверным арап Али принесет еще кофе. Таатлы! Каймаклы!

И вот Исакча и Дунай остались позади, конюший Ждер и Ботезату ехали всю ночь, не устраивая больше привалов, а на следующий день делали краткие передышки только у родников. Спешившись на несколько минут, они задавали коням корму, сами же лишь утоляли жажду и потуже затягивали пояс.

Татарин по давним своим привычкам охотно свернул бы на окольные тропинки. Однако Ждер воспротивился этому и пристально следил, что делается на большом шляхе, ведущем к вратам Турецкой империи. По шляху тащились груженые подводы и шли воинские отряды, мчались гонцы, которым все уступали дорогу; попадались христиане, направлявшиеся по гужевой повинности с обозами к дунайским крепостям; двигались этим шляхом пешеходы в Румелию, гнали по нему и полонян в рабство.