Собрание сочинений в 9 тт. Том 10 (дополнительный) - Уильям Фолкнер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не двигаться! — крикнул он. — Только посмейте!
— Возьмите стетоскоп, — сказал Уилбурн. — Мне кое-что пришло в голову, но, может быть, нам лучше подождать. Потому что она вернется еще раз, ведь вернется? Она еще раз сумеет собраться с силами. Конечно, сумеет. Давайте. Выводите ее.
— Раньше нужно было об этом думать! — Доктор продолжал смотреть на Уилбурна, сверкая глазами; так и не выпуская из рук пистолета, он на ощупь открыл чемоданчик и вытащил оттуда стетоскоп, потом, не выпуская револьвера, пригнул голову, надевая свои трубки, и наклонился, казалось, снова забыв о револьвере, он почти положил его на кровать, его рука покоилась на нем, уже не чувствуя его, просто поддерживая его наклонившееся тело, и теперь в комнате воцарился мир, ярость ушла; Уилбурн слышал, как возится серая жена у плиты на кухне, а еще он снова услышал черный ветер, насмешливый, язвительный, неизменный, небрежный, и ему даже показалось, что он слышит, как на этом ветру сухо, резко бьются пальмы. Потом он услышал «скорую», первый, слабый, потом усиливающийся визг, еще далекий, где-то на шоссе не доезжая поселка, и почти в то же мгновение вошла жена с чашкой кофе.
— Вот вам подкрепиться, — сказала она. — Он не согрелся как следует. Но, по крайней мере, хоть что-нибудь будет у вас в желудке.
— Спасибо, — сказал Уилбурн. — Очень вам признателен. Но понимаете, я сейчас не смогу.
— Ерунда. Выпейте.
— Очень вам признателен. — Сирена «скорой» звучала все громче, машина быстро приближалась, она уже была близко, и когда она притормозила, вопль сирены перешел в низкий рев, а затем снова поднялся до вопля. Казалось, он совсем рядом с домом, громкий и повелительный, создающий иллюзию скорости и спешки, хотя Уилбурн знал, что сейчас машина всего лишь ползет по кочковатой, задушенной сорняками лужайке, которая отделяет дом от шоссе; потом, когда вопль снова перешел в рев, машина действительно была уже рядом с домом, и звук приобрел какой-то приглушенный, ворчливый оттенок, почти как голос зверя, большого, изумленного, может быть, даже раненого. — Очень вам признателен. Я понимаю, что когда из дома съезжают постояльцы, после них обязательно приходится делать уборку. Было бы глупо сейчас доставлять вам лишние хлопоты. — Он слышал шаги на крыльце, они почти заглушали и стук его сердца, и натужное, сильное, непрестанное, поверхностное заглатывание воздуха, дыхание, при котором воздух почти не попадал в легкие; и вот (стука в дверь не было) они уже в комнате, топанье ног; вошли три человека в гражданской одежде — молодой парень с коротко постриженной копной кудрявых волос, в рубашке без рукавов и без носков, аккуратный жилистый человек непонятного возраста, полностью одетый вплоть до роговых очков, перед собой он толкал каталку, а за ними — третий, несущий на себе неизгладимый отпечаток десятков тысяч помощников шерифов юга страны, городских и сельских — широкополая шляпа, глаза садиста, слегка, но безошибочно оттопыривающийся карман куртки, весь вид не то чтобы самодовольный, а неотделимой от его профессии грубости. Двое с каталкой по-деловому подкатили ее к кровати, а доктор обратился к полицейскому, указав на Уилбурна рукой, и теперь Уилбурн понял, что доктор и правда забыл, что револьвер все еще у него в руке.
— Вот ваш арестованный, — сказал доктор. — Я бы хотел, чтобы обвинение ему было предъявлено, как только мы приедем в город. Как только я освобожусь.
— Послушайте, док… Добрый вечер, миссис Марта, — сказал полицейский. — Положите-ка эту штуку. Она может пальнуть в любую минуту. Тот, у кого вы это купили, вполне мог снять предохранитель, прежде чем продать его вам. — Доктор посмотрел на револьвер, и Уилбурн вроде бы запомнил, как тот методично засовывал его вместе со стетоскопом в свой потертый чемоданчик, он вроде бы запомнил это, потому что направился вслед за носилками к кровати.
— Осторожнее, — сказал он. — Ее сейчас нельзя приводить в чувство. Она не…
— Я сам об этом позабочусь, — сказал доктор усталым голосом, в котором зазвучали наконец кой-какие мирные нотки, словно этот голос дошел до изнеможения, но при необходимости готов был снова легко и быстро перейти и перешел бы на высокий тон, словно он набирался сил, заново копил в себе гнев. — Не забывайте, этот случай был передан на лечение мне. Я на него не напрашивался. — Он подошел к кровати (именно в этот момент Уилбурн, вероятно, и запомнил, как он засовывает револьвер в чемоданчик) и взял Шарлотту за запястье. — Везите ее как можно осторожнее. Но поскорее. Там будет доктор Ричардсон, а я поеду на своей машине. — Двое подняли Шарлотту и положили на каталку. У каталки были резиновые колесики, парень без шляпы покатил ее, и она с неимоверной скоростью пересекла комнату и исчезла за дверью, словно ее толкал не человек, а словно ее засосало туда (даже колесики, катясь по полу, производили какой-то засасывающий звук) временем, засосало в какую-то трубу, по которой безвозвратно бегут, толпятся секунды и даже сама ночь.
— Ну, ладно, — сказал полицейский. — Ваше имя? Уилсон?
— Да, — сказал Уилбурн. Точно так же пронеслась, промчалась она по прихожей, где жилистый человек стоял теперь с фонариком, насмешливый темный ветер похохатывал и пришептывал, врываясь в раскрытую дверь, словно черной мосластой рукой давя на нее, и Уилбурн приник к нему, оперся на него. Потом крыльцо, ступеньки. — Она легкая, — сказал Уилбурн тонким взволнованным голосом. — Она за последние дни сильно похудела. Я мог бы отнести ее, если они…
— Они тоже могут, — сказал полицейский. — И кроме того, им за это платят. Не волнуйтесь.
— Я знаю. Но вот этот невысокий, маленький, с фонариком…
— Он экономит силы для таких случаев. Ему это нравится. Ведь вы же не хотите обидеть его. Не волнуйтесь.
— Послушайте, — сказал Уилбурн тонким невнятным голосом, — почему вы не надеваете на меня наручники? Почему?
— Вам этого так хочется? — спросил полицейский. И вот каталка без остановки слетела с крыльца, по-прежнему оставаясь в той же плоскости, словно у нее не было веса и она плыла по воздуху; она даже не остановилась, белая рубашка
