Цивилизации - Фелипе Фернандес-Арместо

В цивилизациях, которые хвалят или проклинают за выработку нашего представления о превосходстве человека: в цивилизациях Китая, Индии, древних греков и евреев — представление о том, что человек царь или повелитель планеты, не может быть прослежено до очень глубокой древности: не дальше чем до второго тысячелетия до н. э. Появившись же, это представление не распространялось широко. Египетская цивилизация продолжала держаться своих богов с лицами крокодилов и шакалов. Цивилизации Америки поклонялись тем частям своего окружения, которыми питались. Взаимозависимость человека и маиса не предусматривала превосходства партнера-человека. Напротив, это люди поклонялись початкам в обрядах служения им, в то время как початки обладали божественной прерогативой самопожертвования ради поклонявшихся им. Нет никакого парадокса в идее бога, приносящего себя в жертву, чтобы накормить верующих: Бог христиан делает это ежедневно.

В большей части остального мира и большую часть времени преобладало подобное же отношение. В сотрудничестве с другими частями природы люди считали себя равными или подчиненными партнерами. Или, борясь за выживание во враждебном окружении, рассматривали остальные виды как равных или более сильных соперников. Даже в Западной Европе триста лет назад считалось, что животные обладают правами, практически равными человеческим. Крыс, опустошавших амбары, саранчу, уничтожавшую посевы, ласточек, испражнявшихся на святыни, собак, укусивших человека, подвергали суду за их «преступления», на суде у них были адвокаты, и их иногда даже оправдывали[1170]. В Уэльсе и во Франции паломники поклонялись мощам канонизированных собак: может ли существовать более убедительное доказательство морального равенства человека и животного?[1171] И сегодня защитники прав животных — это ультра-консервативные революционеры, которые хотят перевести часы на сотни лет назад.

Представление человека о своем превосходстве складывалось постепенно, но здесь на его стороне мощные авторитеты. Это совершенно отчетливо видно в книге Бытия: «Все движущееся, что живет, будет вам в пищу, — говорит Бог Ною, — как зелень травную даю вам все»[1172]. Стоики также считали, что природа существует лишь для того, чтобы удовлетворять потребности человека. Гуманисты Возрождения — коллективный нарциссизм всего вида — сделали это представление наследием современного мира. Сегодня большинство из нас считают, что люди — лучшее попадание Бога, или, иными словами, венец творения. Даже сторонники освобождения мясных телят в Англии руководствуются соображениями снисходительного сочувствия.

Однако до сих пор существуют культуры, где есть вера в существование ангелов и демонов во плоти, которые, будучи неотделимы от природы, покровительствуют человеку или подвергают его опасности благодаря своим сверхъестественным страшным силам. Японцы с их традиционным представлением о природе, кишащей божествами, несомненно представляют более типичный для человека образ мыслей, чем современные представители Запада. В традициях индуизма, который отводит человеку высшее место как итог реинкарнации, мысль о превосходстве человека выражена все же очень осторожно. К нечеловеческим формам жизни здесь относятся почтительно, в духе, аналогичном тому, что мы сегодня называем «глубокой экологией»: не только сохраняя окружение и воздерживаясь от его безответственной эксплуатации, но считая его священным. Когда в книге Э. М. Форстера «Поездка в Индию» миссионер допускает, что «обезьяны могут также пользоваться коллективным благословением», брамин спрашивает его: «А как же насекомые, апельсины, кристаллы и грязь?» Ученые, считающие, что жизнь возникла как случайное химическое совпадение, не должны уклоняться от включения в нее и кристаллов.

Прежде чем отвергнуть столь широко разделяемое суждение, надо рассмотреть доказательства очевидного превосходства человека и попытаться объективно их оценить. Многое из того, что мы считаем очевидным, просто стремление занять привилегированное место в мире. Почти все остальное — проявления кризиса идентичности личности: неубедительные попытки провести линию раздела между человеком и другими животными. Аристотель считал, что людей возвышают их социальные, общественные привычки и обычаи, но непредубежденный взгляд увидит предсказуемые, коллективные действия муравьев или пчел, представляющих лучшую модель, чем наша. Человек часто хвастает свой уникальной способностью создавать орудия труда: тот, кто изучает планету Земля откуда-то со стороны, из Вселенной, увидит в этом только уникальный физический изъян. Справедливо, что лишь человек готовит пищу, прежде чем съесть ее (за исключением одного вида обезьян, которые предпочитают очищать лакомые кусочки), но было бы непростительной самонадеянностью представлять эту особенность единственной в своем роде добродетелью. Мы расхваливаем размер своего головного мозга, и это, конечно, хороший критерий, но только по нашим собственным меркам. Некоторые из нас любят утверждать, что человек — единственное животное, обладающее собственностью, но даже будь это правдой — ибо стада обезьян защищают свои участки, а собаки дерутся из-за костей, — это была бы лишь рекомендация с сомнительной точки зрения.

Способность познавать, даже сознание и душа — атрибуты, которые мы приписываем себе в стремлении дать определение. Мы предполагаем, что лишь человек обладает представлениями о высшем, но, подобно большинству наших утверждений о собственном превосходстве, это есть лишь результат нашей неспособности общаться с другими видами. Это все равно что считать тупыми людей, язык которых вы не понимаете. Никто еще не сумел научить шимпанзе человеческой речи[1173]. С другой стороны, даже самые усердные ученые добились лишь незначительных результатов в попытках поговорить с гориллой. Разочаровывают эксперименты, в которых шимпанзе отказываются понимать знаковый язык для выражения абстрактных понятий. Нет никакого сомнения, что горилл, с их стороны, так же раздражает бестолковость их собеседников-людей. Скорость, с которой некоторые микроорганизмы вооружаются против бомбардировки их антибиотиками, настолько выше всего, что когда-либо происходило в процессе эволюции, что напоминает разумную реакцию. Сознание, из которого мы исключаем микробов, может быть приписано им другими существами на основании неизвестных нам критериев.

Сама попытка отделить себя от животных есть обманчивая форма самовосхваления. Это различие никогда не проводилось достаточно удовлетворительно. В XVIII веке, на фоне озорных сатирических песенок, лорд Монбоддо утомлял читателей своей теорией о том, что орангутаны были людьми[1174]. Герой одного из романов Томаса Лав Пикока — орангутан, который, обладая всеми разумными способностями, кроме речи, приобретает репутацию глубокого мыслителя, титул баронета и место в Палате общин. А тем временем пигмеев, готтентотов и австралийских аборигенов не относили к людям. Сегодня мы предпочитаем классифицировать человека как животное, неразрывно связанное эволюцией с этим царством, и считаем, что это решает дело. Но по сравнению с другими существами мы по-прежнему упорно отводим себе высшее место.

Конечно, есть доводы и в нашу пользу. Человек способен выжить в гораздо большем числе сред, чем любое другое живое существо. Вероятно, мы из всех видов обладаем лучшей коллективной памятью, наша способность фиксировать информацию лучше вооружает нас для того, что мы зовем прогрессом, и для использования разнообразного опыта — хотя, если судить по тому, как мы пользуемся своими преимуществами, нас могут счесть неполноценными. И, точно так же как историки измеряют успешность общества его способностью вести войны, мы обладаем преимуществами в уничтожении других видов. В этом отношении нас превосходят лишь несколько видов микроорганизмов. Большинство других поводов гордиться своим положением человека трудно или невозможно оценить по объективным стандартам.

Безотносительно к своим ошибкам и усилиям мы по-прежнему находимся в полной власти природы; у нас нет возможности контролировать долговременные климатические изменения, которые в прошлом не раз задерживали или останавливали развитие человека. Вероятно, нас скорее удивит новый ледниковый период, неожиданно обрушившийся на нас, чем опалит глобальное потепление, возникшее из-за наших ошибок. Между тем потепление может причинить планете вред в других отношениях, ускорив высушивание, обжигая края обитаемых зон и превращая в опасное скопление микробов все разрастающиеся поля водорослей и мусора, плавающие по всему мировому океану.

Несмотря на «чудеса» современной медицины, болезни кажутся непобедимыми всем, кроме обладателей самодовольного или ленивого воображения. Микроорганизмы, вызывающие болезни, стремительно эволюционируют. Как стафилококки победили пенициллин, так современные штаммы проявляют тенденцию сопротивляться антибиотикам: сегодня эти адаптации опережают способность медицинских исследований реагировать на них. Несколько лет назад считалось, что в результате глобальной программы вакцинации туберкулез уничтожен: новый W-штамм этой болезни сопротивляется всем средствам воздействия и убивает половину заболевших. СПИД, несомненно, не последняя массовая болезнь, которая возникла со стремительной внезапностью и убила и убьет миллионы, прежде чем будет найдено средство от нее. Нас ожидают новые пандемии, подобные пандемии инфлюэнцы в 1917–1918 годах, которая унесла больше жизней, чем Первая мировая война. Как и микроорганизмы, контролировать переносящих болезни паразитов удается все с большим трудом, особенно это относится к малярийным комарам и к все растущим популяциям городских крыс[1175]. Вот рассуждение, над которым стоит задуматься: в истории медицины, как и во многих других аспектах истории, последние два столетия были обманчивой интерлюдией — нетипичным эпизодом. Мы убедили себя, что снижение вирулентности возбудителей болезней — произошло исключительно в результате наших усилий в области гигиены, профилактики и лечения. Но не менее вероятно, что мы воспользовались перерывом в эволюции — незамеченным и незафиксированным периодом относительно низкой вредоносности в биологии болезней. Если это так, нет оснований полагать, что этот период будет длиться бесконечно.