Агония СССР. Я был свидетелем убийства Сверхдержавы - Николай Зенькович

Ответ. Я с вами целиком и полностью согласен, пора кончать. Надо не самобичеванием заниматься, а работать, действовать. Еще раз подчеркну: не все партийные организации занимают оборонительные позиции. Немало и таких, которые ведут достаточно четкую наступательную работу, завоевывают позиции, поддерживают контакты с нарождающимися партиями, движениями, вступают с ними во взаимодействие, предлагают свои меры. Это взаимодействие помогает уходить от конфронтации, улучшать ситуацию.

Думаю, мы уже проанализировали свое прошлое, сказали о том, что у нас было хорошего и плохого, о своих ошибках, а теперь надо начинать работать. У меня, например, настроение такое. И у моих товарищей по Секретариату тоже.

Вопрос еженедельника «Союз». Считаете ли вы, что во внутрипартийной жизни после XXVIII съезда начали происходить какие-то радикальные перемены? Если да, то какие?

Ответ. Думаю, что радикальных перемен в партии пока не произошло. Пока на подступах очень многие и во многом. В чем здесь причина? Видно, подзатянулась предсъездовская обстановка, дискуссии и т. д. А поскольку мы народ достаточно инертный во всем, то инертность сохраняется и в партии. Вроде бы видим — пора кончать дискутировать, надо начинать работать, а остановиться не можем. Тем не менее выход из критической ситуации начинает появляться, и я, например, верю, что недалек тот день, когда радикальные перемены станут реальностью.

Мои коллеги из идеологического, гуманитарного и других отделов, работники партийных комитетов с периферии, прочитав мои опусы с заседаний Секретариата, а затем и сами постановления, высказывали уйму интересных мыслей. Улыбку вызывали сообщения о кадровых перемещениях. Нередко утверждения проходили в ЦК КПСС через семь-восемь месяцев после избрания на пост первого секретаря обкома и крайкома.

Потом появилась промежуточная инстанция — ЦК Компартии РСФСР. Однажды присутствовавший на заседании «большого» ЦК Иван Кузьмич Полозков, узрев свои кадры, приглашенные на утверждение, взбунтовался: почему вы их утверждаете раньше нас? Вот и ездили российские партийные кадры сначала на беседу к Полозкову и к членам его Политбюро, а через месяц на утверждение в «большом» Политбюро. А какой, собственно, смысл был в утверждении первых секретарей обкомов? Они были избраны на партийных конференциях своих регионов и, как правило, на альтернативной основе.

За год я не помню случая, чтобы Секретариат не утвердил кого-нибудь, отвел чью-нибудь кандидатуру. Утверждение и раньше носило формальный характер, что уж тут говорить о новых временах, когда руководители партийных комитетов на местах стали меняться с невероятной быстротой. «Может, вместо института утверждения кадров ввести институт их представления?» — предлагали многие.

Немало нареканий вызывал и характер постановлений ЦК. Несоответствие этой формы связи между ЦК и местными партийными комитетами в новых условиях видели не только в регионах. Понимали архаичность постановлений, принимаемых по разным поводам, и в Секретариате ЦК. Время от времени об этом заходил разговор. Иногда даже бралась под сомнение целесообразность принятия общепартийных документов универсального характера. Невозможно в одном документе предусмотреть задачи всех партийных комитетов, действовавших в разных условиях. Как можно, например, сидя в Москве на Старой площади, ставить одинаковые задачи партийным организациям, работающим в республиках Прибалтики и Казахстана, Молдовы и Белоруссии, Армении и Украины? Абсолютно разная специфика.

Выпускать постановления по каждой компартии отдельно? Но ведь они самостоятельны. А с другой стороны, ЦК в Москве в этом случае превратится в надсмотрщика, творца инструкций и указаний. Снова заколдованное колесо, и никто не знает, как из него выбраться. И все оставалось по-прежнему — плодились пространнейшие постановления, как в былые времена, когда был сильный центр и ЦК выступал в роли его станового хребта.

Ну, не нонсенс ли принимать развернутое постановление о работе партийной организации Харьковского государственного университета? Что поучительного почерпнет из него профессор-коммунист в Вильнюсе или, предположим, в Кишиневе? Условия-то совершенно разные. Я уже говорил, что в Секретариате это понимали. Но все ограничивалось пониманием, не больше. Реформирования стародавней практики не было. Может, потому, что реформаторов в ЦК не находилось?

Ответ на этот вопрос скорее положительный, чем отрицательный. К сожалению, личности, которая сумела бы реформировать привычные методы и формы работы Секретариата, сложившиеся десятки лет назад, когда КПСС была руководящей и направляющей силой в обществе, в последнем составе Секретариата я назвать не могу. Нужен был человек, который нашел бы такую форму работы Секретариата ЦК, которая превратила бы этот коллегиальный орган руководства в орган партийной власти новой генерации.

На мой взгляд, заседания Секретариата ЦК, бывшие в прежние времена совершенным инструментом выработки партийной политики по конкретным вопросам, утратили свое значение. Их надо было чем-то заменять, потому что задачи партии с уходом из хозяйственной и управленческой сферы стали иными. Новые политические методы, о которых уже столько сказано, должны были осваиваться прежде всего именно Секретариатом. Но, к сожалению, все оставалось по-старому. А может, на реформирование не хватило смелости.

…Пятого ноября 1991 года в последний раз я открыл двери здания, где отработал шесть лет. После более чем двухмесячного отлучения от работы мне вернули трудовую книжку с записью о том, что я освобожден от занимаемой должности в ЦК КПСС с 11 ноября 1991 года. И названа соответствующая статья КЗоТ РСФСР. В течение десяти дней после этого я мог зарегистрироваться в городской или районной бирже труда. Тогда мне еще два месяца выплачивали бы пособие по безработице. Перспектив на трудоустройство — никаких.

Я вышел из здания, хотел еще раз оглянуться на него — и не смог.

Кто-то оставил там, уходя 23 августа, сапоги и сильно сокрушался об этом.

Я же оставил там веру в то, чему честно и добросовестно служил.

Глава 8. Ведали ли они, что творят?

Неужели никто из окружения Горбачева ни разу не сказал генсеку о пагубности его курса?

Нашелся один чудак-человек.

Пятнадцатого июня 1989 года заведующий общим отделом ЦК КПСС Болдин передал Горбачеву письмо от В.И. Конотопа, который двадцать лет до выхода в 1985 году на пенсию возглавлял Московскую областную партийную организацию.