В дебрях Африки - Генри Стенли

Униорское предание гласит, что вашвези пришли с восточного берега Виктории-Нила. Переходим за реку и видим, что между нами и Абиссинией нет ни великих озер, ни непрерывных горных цепей, так что ничто не мешало здесь варварским ордам двигаться к югу: почва тощая, климат сухой, пастбища скудные, все население поголовно занимается скотоводством. Но первоначальные племена, некогда заселявшие эти страны и подобные тем, что населяют бассейн Конго и восточное побережье, были задержаны в своем стремлении распространяться на юг наплывом пришлых элементов и до такой степени подавлены высшею индо-африканской расой, что все громадное плоскогорье от Виктории-Нила до залива Адена заселено народами, просто повторяющими издавна установившийся тип, который можно назвать галла, абиссинским, эфиопским или индо-африканским. Этого беглого очерка, надеюсь, будет достаточно для того, чтобы несколько подготовить читателя к дальнейшему рассказу об вахумах, прямых потомках тех самых эфиопов, которые вот уже пять тысяч лет, как наводняют Африку на восток и на запад от Виктории-Ньянцы, в поисках пастбищ перегоняя свои стада с места на место.

Я намерен поговорить о вахумах на основании того, что мы видели и слышали в бытность нашу среди подданных Кавалли.

На запад от высот Кавалли перед нами расстилалось пространство более чем на тысячу километров. Хотя местами оно было населено довольно густо, но вид был до того обширен, что присутствие человека было почти незаметно, исключая самых ближайших к ним мест. По сравнению с горными хребтами и мощными изгибами поверхности что значили какие-нибудь кучки хижин соломенного цвета, разделенные между собою широкими пространствами, на которых местами пестрели участки возделанной земли, взрытой трудолюбивыми бавира.

В первое время житья в Кавалли мы искренно наслаждались этим открытым пейзажем, бесконечною далью лугов, волнующейся линией холмов, смелыми очертаниями горных кряжей и отдельных высот, уютных долин и широких полей. Свалив с плеч тяжелую заботу о насущном пропитании, зная, что тут привольны места, где вдоволь всяких яств, хлеба и мяса, я от всей души любовался созерцанием этих спокойных картин и наблюдал, как порывами свежего ветра с Ньянцы клонит сочную траву, как она трепещет, волнуется и выказывает при этом бесконечное разнообразие своих зеленых оттенков. После нашего долгого странствования по лесам, это было зрелище, необыкновенно успокоительное для нервов.

Зериба, в которую каждый вечер загоняли стада Кавалли, расположена на мягком склоне холма, покрытого густым дерном. Постоянно подстригаемая пасущимися стадами самого Кавалли, а также и стадами соседей вахума, трава, не отрастает высоко, а потому не закрывает видов и не мешает гулять на просторе в каком угодно направлении. На расстоянии выстрела из лука все так хорошо видно, что можно пересчитать цыплят, бегающих вокруг клохчущей наседки. Там и здесь возвышаются муравьиные кучи от одного до трех метров высотой, что очень удобно для пастухов, которые, влезая на них, могут наблюдать за скотом, за стадами овец и коз; ближайшие же к жилью муравьиные кучи служат обыкновенно местом сборища стариков, любящих потолковать о текущих событиях. Вот тут-то, мирно беседуя с самим Кавалли и с другими местными старожилами, я мог узнать много интересного касательно истории окрестных поселков и их обитателей. Трудно было бы выдумать более подходящее для этого место, так как перед нами страна расстилалась на такое далекое пространство, что отсюда, как на карте, можно было видеть до шестидесяти округов.

Вдали на западе одиноко возвышалась над сотнями километров сплошного темного леса гора Пизга, и каждая подробность ее очертаний резко рисовалась на фоне алого заката. Темная масса этой величавой, уединенной вершины обращала на себя наши взоры каждый раз, как беседа становилась ленивее и старшины устремляли глаза на отдаленный горизонт. После этой горы, определявшей для Кавалли предел видимого мира, по ту сторону которого все было окутано мраком неизвестности и мифических сказаний, мое внимание обращалось на конические вершины Кимберри, на один день ходу к северо-северо-востоку, и на выставляющийся из-за них высокий пик Кука; далее на север я видел высившуюся тяжелую массу квадратных очертаний, — это гора Дуки, а у подножья ее расстилаются равнины, населяемые племенем балюнгва, у которых такое множество скота, что Кавалли не мог об этом наговориться. А для Кавалли, мимоходом сказать, не могло быть предмета более интересного, чем скот и все, что к нему относится.

На юго-западе тянется гряда зеленеющих гор, подвластная Мазамбони; почти непрерывною цепью они простираются вплоть до глубокой котловины, занимаемой озером Альберта, соприкасаясь с окружающими его низинами, уступами и ложбинами. Западная часть этой страны принадлежит Мазамбони, восточная — другому правителю, Комуби. Вся равнина от Кавалли до подошвы гор называется Узанза и занята земледельцами бавира, которые первоначально пришли из-за горы Дуки, по соседству от вершины Кука. Между Кавалли и Кимберри порядочный участок равнины принадлежит воинственному Музири.

Передав мне в главных чертах топографию края, Кавалли перешел к рассказам более интимного характера. Жизнь его в опасности со стороны некоего Кадонго, союзника Каба-Реги, да кроме того и Катонза его лютый враг. Несколько лет назад Кавалли владел деревней у самой Ньянцы, где жили его рыбаки. Кадонго сильно завидовал ему в этом и, подговорив Катонзу и еще нескольких разбойников из Униоро, напал на Кавалли, сжег его деревушку, перерезал множество его подданных и в одну ночь угнал весь его скот. Сам Кавалли бежал тогда в Мелиндву; когда вернулся оттуда, то стал жить между бавира. С тех пор он успешно хозяйничал, торговал и в настоящую минуту опять владеет стадом из восьмидесяти голов. Впрочем, Кадонго уже грозился, что снова на него нападет.

Едва Кавалли закончил повесть о своих бедствиях, как уже Катто и Каленге (один родной, другой двоюродный братья Мазамбони) начали пересчитывать обиды, которые причиняет им Музири. Один брат, одна сестра, несколько родственников и многие друзья их пали от руки безжалостного Музири. С величайшими подробностями и соответственными жестами передали они историю его злодейств и жестокого поведения.

После них Гавира изложил повесть о том, сколько натерпелся он от того же Музири и от балеггов под предводительством Мутунду. По его словам, чего не успели отнять кровожадные уара-суры, то прибирают к рукам Мутунду и Музири, которые взяли привычку грабить его поочередно и притом по ночам. "Да, да! — вздыхает Гавира. — Нынче уара-суры, завтра Музири, послезавтра Мутунду; только и делаем, что от кого-нибудь удираем в горы".