До самого рая - Ханья Янагихара

невольно заразить людей в других странах; нельзя просто делиться в интернете с кем угодно и когда угодно своими теориями о происходящем; внедрены системы, позволяющие изолировать больных и гуманно их лечить. Так что дела обстоят гораздо лучше.

Я не суеверна. Пусть я не ученый, но я знаю, что ничего не происходит по одной и той же схеме, даже если так кажется на первый взгляд. Вот почему я была уверена, что это просто еще один незначительный инцидент, такой же, как и все остальные; он будет волновать умы еще несколько недель, а потом забудется – еще одна инфекция, даже не заслуживающая названия.

Каждый раз, когда наступал Новый год по лунному календарю, в магазин в ограниченном количестве завозили свиное мясо. Как правило, к декабрю Национальный отдел диетологии уже представлял, сколько мяса они смогут поставить в разные зоны, а к концу месяца в магазине появлялась табличка с разъяснениями, сколько полукилограммовых упаковок окажется в наличии и сколько дополнительных белковых талонов нужно будет на них потратить. Потом нужно было записаться на участие в лотерее, которая проводилась в последнее воскресенье января, если только Новый год не наступал раньше, – в этом случае лотерея проводилась за десять дней до него, так что времени, чтобы изменить свои планы, если не выиграешь, было достаточно.

Я выиграла в свиной лотерее только один раз, на второй год нашей совместной жизни с мужем. После этого в префектурах и колониях, где выращивают свиней, все время стояла плохая погода, и мяса было очень мало. Но 2093 год был хорошим: обошлось без неблагоприятных климатических явлений, вспышки заболеваемости контролировались, и я надеялась, что на этот раз на праздник у нас будет свиное мясо.

Я очень обрадовалась, когда мой номер оказался в числе выигравших. Мне уже давно не доводилось есть свинью, хотя нам с мужем она нравилась. Я боялась, что празднование Нового года придется на четверг, как два года назад, и я останусь одна, но оно пришлось на понедельник, и мы с мужем провели день за готовкой. Если не считать позапрошлого года, мы готовили вместе каждый Новый год с тех пор, как поженились, и я больше всего ждала этого дня.

Я вовремя сообразила отложить талоны за последние четыре месяца, чтобы мы могли устроить настоящий праздник, и накопила достаточно, чтобы купить продуктов для теста. Половина этого теста должна была пойти на пельмени, а вторая половина – на кекс со вкусом апельсина. Но больше всего меня радовала свинья. Почти каждый год правительство пыталось ввести в оборот очередной заменитель различных видов мяса, и хотя некоторые из них были очень удачными, к белковым заменителям свиньи и коровы это не относилось. Как бы производители ни старались, со вкусом что-то было не то. Впрочем, в конце концов они перестанут стараться, потому что те из нас, кто еще помнит вкус свиньи и коровы, забудут его, а потом родятся дети, которые никогда уже не узнают, каким был этот вкус.

Все утро мы готовили и сели ужинать пораньше, в 16:00. Еды было много, и каждому досталось по восемь пельменей, по порции риса с листовой горчицей – муж потушил ее в кунжутном масле, купленном на отложенные талоны, – и по кусочку кекса. Это был единственный день в году, когда разговаривать с мужем было нетрудно, потому что мы могли обсуждать еду. Иногда мы даже обсуждали то, что ели в детстве, в перерывах между периодами строгого нормирования, но это всегда было опасно, потому что наводило на мысли о многих других вещах, которые существовали в нашем детстве.

– Мой отец замечательно готовил рваную свинью, – сказал муж. Я решила, что мне не нужно отвечать, потому что это было утверждение, а не вопрос, и действительно, он продолжал: – Мы ели ее как минимум два раза в год, даже во время нормирования: отец часами тушил ее на медленном огне, и стоило только дотронуться до нее вилкой, как она разваливалась. Мы ели ее с фасолью и макаронами, а если что-то оставалось, мать делала сэндвичи. Мы с сестрой… – Тут он резко замолчал, отложил палочки и несколько секунд смотрел в стену, прежде чем снова взять их. – Короче, я рад, что сегодня у нас такой ужин.

– И я рада, – сказала я.

Вечером, когда мы легли спать, я размышляла о том, каким был мой муж до нашей встречи. Чем больше времени проходило со дня свадьбы, тем чаще я задумывалась об этом, тем более что я не так уж и много знала о нем. Я знала, что он из Первой префектуры, что его родители преподавали в крупном университете, что в какой-то момент их обоих арестовали и отправили в исправительные лагеря, что у него была старшая сестра, которую тоже отправили в лагеря, и что, поскольку его ближайших родственников объявили врагами государства, его исключили из университетской аспирантуры. Мы оба были официально прощены в соответствии с Законом о прощении 2087 года и получили хорошую работу, но снова идти в университет мы не могли. В отличие от мужа, я и не хотела туда возвращаться – меня устраивало место лаборантки. Но муж мечтал быть ученым, а теперь никогда не сможет им стать. Все это я узнала от дедушки. “Больше я ничего сделать не могу, котенок”, – сказал он, но так и не объяснил, что имел в виду.

После Нового года наступал День памяти, который всегда приходился на пятницу. Правительство учредило его в 71 году. В этот день все предприятия и институты прекращали работу, и люди должны были провести его в тишине, думая о жертвах пандемий – не только 70-го, но и любых других. Лозунг у Дня памяти был такой: “Не все умершие невиновны, но все умершие прощены”.

Пары обычно проводили День памяти вместе, но мы с мужем нет. Он ходил в Центр, где за государственный счет устраивали концерт оркестровой музыки и читали лекции о том, как справиться со скорбью, а я гуляла по Площади. Но теперь я гадала, не ходит ли он на самом деле на Бетюн-стрит.

Впрочем, в основном я думала о дедушке – он умер не от болезни, но все равно умер. Дни памяти мы с ним всегда проводили вместе, и он показывал мне фотографии моего отца, который умер в 66-м, когда мне было два года. Он тоже умер не от болезни, но об этом я узнала позже. Тогда же не стало и второго