Гангутцы - Владимир Рудный

— Сказки доктора Сойбеля! — раздался из-за портьеры резкий голос Карпова. — Приглашайте, доктор, гостя ко мне и не морочьте ему голову медициной. Все равно вам не удастся меня сплавить ни в какой стационар.

Возле постели больного щупленький белесый матросик протирал банки ватой, складывая их в алюминиевую миску.

— Поршнев, уберите эту ерунду и принесите на что сесть дивизионному комиссару, — строго сказал Карпов, закутанный в несколько одеял, — из них торчала его большая голова, выбритая до блеска, и глядели острые колючие глаза. — Это — Сашенька Поршнев, мой вестовой, — пояснил он, когда матросик принес стул и удалился. — Его посылали с корабля за почтой. А он, видите ли, по пути делал крюк на Васильевский остров, приносил мне сухарь и кусок сахару — да-да, сухарь и кусок сахару в Питере теперь угощение, — и сообщал новости. Перед праздником принес весть: команда скулит, прислали какого-то дублера из запаса, он поведет «Урал» в поход к Гангуту. Представляете, что значит идти с чужим командиром, когда мы все служим еще с завода вместе, и за три месяца боев Геринг сбросил на нас сто девять бомб, хотя до войны на тактических учениях авиация, если помните, отсутствовала…

— Вы действительно дезертир медицинского фронта? — спросил Расскин, улыбаясь.

— Конечно. Приходил Иван Колузаев, комиссар отряда заградителей, по поручению командующего просил меня выписать — медики ему отказали: не выгнали еще всех паршивых лямблий из моего желчного пузыря. Амуничник в этом госпитале сгорел вместе с моими штанами. Кроме паршивого, застиранного халата, ничего в моем распоряжении не осталось. Я поручил Сашеньке бесшумно доставить в госпиталь комплект обмундирования, он помог мне одеться и благополучно миновать медицинский пост на третьем этаже школы, где размещен госпиталь академии. Свет в Питере — блокадный: на весь этаж — одна коптилка, так что видимость — полтора метра. Вот мы и дезертировали. Не поверите, этот юноша тащил меня — длинного — по набережным и через мост почти до трапа. Хорошо, что я отощал на десяток килограммов. Не ожидал в нем такой силы.

— Бедной медсестре крепко попало, вероятно?

— Не тревожьтесь. Из этой каюты я прежде всего дал, телефонограмму в госпиталь. Чтобы не трудились объявлять розыск. Затем выгнал на берег дублера. И наконец, доложил командующему, что поведу «Урал» сам, прошу в неурочное время развести мосты, дать нам топливо и ледоколы. Мосты развели. Топливом снабдили. Ледокола не дали. Зато прислали чудесного доктора, только абсолютно штатского. Мин не боится, во всяком случае вида не показывает. Не укачивается, а в море впервые. Но трясется над моей персоной, как бабка. Кормит мои лямблии манной кашкой, вогнал в меня с килограмм сульфидина и грозил жаловаться на мои медицинские прегрешения вам, генералу Кабанову, Трибуцу и лично Жданову.

Расскин с улыбкой слушал Ивана Григорьевича, отлично понимая его возбуждение после недельного похода. Он многое знал об этом великолепном моряке, у которого, будучи курсантами, проходили морскую практику многие адмиралы, в их числе и сам комфлот. За четверть века морской службы Карпов командовал девятым кораблем, немало потрепали его морские и житейские штормы, он в тридцать втором принял для переделки в минзаг царскую яхту «Штандарт» и пять с половиной лет командовал этим минзагом, носящим имя «Марти»; а потом переделывал «Дзержинский» в «Урал», в первые недели войны получил орден за минные постановки и — следом — портрет на первой полосе флотской газеты, спасал в августе раненых и экипаж с госпитального судна «Сибирь», растерзанного фашистской авиацией, а «Сибирь», как и «Жданов», — собрат «Урала» по Совторгфлоту; словом, и делами своими, и резкой прямотой этот командир был Расскину по душе, на такого можно положиться — не вильнет, не струсит, не оставит другого в беде и с корабля в беду уйдет последним. Не хотелось Арсению Львовичу растравлять сердце Карпова расспросами, хоть и надо было знать все — и про Кронштадт, и про фарватер.

Но Карпов сам внезапно заговорил о походе, о тех, кто дважды вылезал из бухт Гогланда и возвращался, о тех, кто пошел залечивать раны в Ленинград, о гибели Ефета и его благородном предупреждении перед гибелью, все — день за днем.

— Как же вы прорвались, Иван Григорьевич? — спросил Расскин, это для него было сейчас самое главное.

— На свой риск и страх. Решил плюнуть на рекомендованный фарватер и проложить самостоятельно курс, когда остался один, — отрубил Карпов. — Будут за это драить. Но обратно пойду своим путем. Противник видит движение кораблей. Ставит новые мины. Надо искать новые пути. Параванов у меня нет. Размагничивающего устройства тоже нет. Компасы врут. Их не проверили перед войной — не было мерной мили. Тьма кромешная. Озарит нас взрывом — и станет еще темнее. Представьте, наш поразительный сигнальщик Сотсков все же увидел след торпеды. Вовремя. Это подтвердили другие — мы успели отвернуть. Впередсмотрящий Штейн углядел с полубака с десяток плавающих мин. Рулевой Губенко, стоя позади меня, понимал мои мысли. Подорвался тральщик, пронесло мимо какой-то пылающий кусок, часть кораблика, голос из пламени: «Спасите…» Не могу стопорить ход такой махины ради одного, ветер западный, парусность у меня — вы видели — большая, развернет… Мой помощник Казанков и боцман Захаров умудрились подобрать тонущего на ходу… С такими людьми, товарищ дивизионный комиссар, я решился сойти с фарватера и держаться ближе к опушке финских шхер: плавающие мины мы обнаружим и обойдем, а минных полей там не должно быть. Мы — не ставили, а финны вряд ли будут гадить себе под ноги. Так оно и оказалось: прошли. Ночью я как-то не чувствовал никакого недомогания — нервы! А как увидел памятный мне створный знак — белый треугольник с черной вертикальной полосой, так сразу зажало легкие. Едва успел дойти своим ходом до каюты… Расскин сказал:

— Мы погрузим к вам госпиталь восьмой бригады. Там отличные врачи. Поставят вас на ноги за несколько дней.

— Почему — несколько дней? Когда планируете выход?

— Погрузку начнем сегодня. А с выходом повременим.

Карпова это взволновало.

— Коли из-за меня — нет оснований, — сказал он. — К вам идут другие. А мне надо выкатываться отсюда.

— Опасаетесь: большая мишень?!

— И это. Ждать с людьми на борту бомбу или торпеду — мало радости.

— У нас в порту и на рейде еще не было потерь. Прикроем.

— Но вы знайте: с погрузкой я не задержу. Видите у изголовья переговорную трубу?.. Совторгфлот строит с удобствами для своих капитанов. Могу командовать прямо с подушки. На поход я поднимусь. А с погрузкой справятся мои помощники. Отличные у меня помощники. Вас встречал старпом Лев Белов. Характер ягненка, рисовальщик, почти поэт. Но команду держит, как тигр. Можете понаблюдать, как у Казанкова, моего второго помощника, пойдут по струнке пассажиры до места. Женщин с погибшего теплохода он запер в каюту и поставил часового. Увидите: ваших врачих и сестричек — тоже запрет. Корабль — не танцкласс. Я не суеверен, но когда в команде две сотни здоровых бугаев, женщина вносит беспорядок.

— Врачих мы прикомандируем к вам, — смеясь, сказал Расскин.

— Благодарю покорно. Меня устраивает доктор Сойбель.

— Но вы все же больны?

— На мостике моментально выздоровею. Надену валенки и цигейку — и буду здоров. Я говорю вам, мои помощники меня не подведут. Мой штурманок Митя Холостов, даром что из студентов, справляется с прокладкой без маяков и ориентиров. Я проверял его: намочу палец, ставлю на ветер — точно: зюйд-вест. До Холостова я трех штурманов списал, испортил навеки отношения с кадровиками. А мой Иван Карпович Дука, механик, великолепное наследство от Совторгфлота. Только не любит во льдах давать задний ход: бронзовый винт поставлен в Лондоне, бережет. У Юминды, к счастью, льдов еще не было. С переменой ходов Дука не опоздал ни на секунду, иначе я не валялся бы перед вами и не разглагольствовал сейчас. В его руках дизеля Коломенского завода хоть и недостаточно отшлифованные, но всегда надежны. Идем — не искрим. Сегодня — это вопрос жизни. Сами понимаете.

— Не волнуйтесь, Иван Григорьевич, — сказал Расскин, ему уже пришло время спешить на берег. — Генерал Кабанов, не зная про вашу болезнь, решил выпустить вас только тогда, когда придут еще тральщики. Вы же возьмете не сто и не двести человек. Сколько вы сможете взять?

— Запланировано три с половиной тысячи.

— Я спрашиваю: сколько сможете?

— Без комфорта? — Карпов, раздумывая, явно оттягивал ответ.

— Какой там комфорт — с доставкой до места.

— Постараемся дойти, — уклончиво ответил Карпов.

Расскин тихо сказал:

— Больше бери, Иван Григорьевич. Надо взять как можно больше.

Еще трижды за время стоянки «Урала» на гангутском рейде приходил к Карпову Расскин. И каждый раз повторял: «Бери больше, Иван Григорьевич».