Савва Мамонтов - Владислав Бахревский

Только, думается, Витте все же не социализм исподтишка внедрял в России, а попросту рыл медвежью яму, куда Россия должна была завалиться неминуючи. Ради кого старался — вопрос другой, да и соображал ли, что делает? Где были царь, Победоносцев, Суворин, Столыпин? Задавать подобные вопросы — только воздух колебать напрасно.

Вот чем оборачивались якобы благие для самодержавного государства деяния мудрого Витте. Что дали русскому народу государственное производство и продажа вина? Читаем у Кони: «Со времени введения монополии в 1894 г. в течение 20 лет население России увеличилось на 20 процентов, а доход этот возрос на 133 процента. Уже в 1906 году население России пропивало ежегодно 2 миллиона рублей и еще в 1902 г. в полицейские камеры для вытрезвления в Петербурге при населении в миллион двести тысяч было принято 52 тысячи человек (1 на 26). В Берлине при населении 2 миллиона — 6 тысяч (1 на 320)».

И. Ф. Цион приводит конкретные данные увеличения пьянства. Витте запретил кабаки, но поднял производство водки на 24 миллиона ведер в год. Доход государственной казны обозначился впечатляющей цифрой в 279 миллионов рублей.

А за денежками этими царскими — сплошное горе. Вместо русского богатыря — косая сажень в плечах — являлся на белый свет вырожденец, дебил.

Всякая реформа, даже продуманная, подготовленная, не обходится без побочных осложнений. Предупреждая самогоноварение, Витте поднял цены на сахар. Чаепитие для народа стало недоступным. Суворинское «Новое время» писало: «Мы хотим сделать так, чтобы и английские животные кормились русским сахаром, в то время как русский человек боится съесть кусок сахара». А господин министр финансов уже и на соль замахивался, желая возродить старый налог. Чуть было не лишил народ солений, заготовок на зиму впрок грибов, капусты, свинины, рыбы и прочего.

Не зная русской литературы, чуждый искусству, Витте умел выказать себя защитником национальной культуры. В дни столетия Пушкина в 1899 году Сергей Юлиевич воспротивился сбору средств на памятник поэту в Петербурге. Предложил истратить деньги на восстановление Российской Академии. Замышлял такую академию, которая могла бы вместить не только литературу, но и все искусства. Вторая часть предложения была отвергнута — у художников существовала своя академия, а первая принята с восторгом. Академию изящной словесности учредили.

Все мы начитаны, сколь укрепило Российскую державу введение золотого обращения, свободного обмена кредитного рубля на золото! Золотая русская валюта — самое выдающееся достижение реформатора Витте. Из вечного должника французских банков российская казна превратилась в могущественную финансовую, золотом горящую державу.

Много сказок сложено о благополучии России в преддверии трехсотлетия Дома Романовых, о благословенном 1913 годе.

Сотрудник и близкий человек Витте, скрывшийся под псевдонимом «Баян», о денежной реформе министра финансов сказал коротко: «Осушил страну от золота».

И ведь, действительно, осушил, увел русское золото из-под носа русского царя. Ведь уже в 1906 году благодетель Витте выпрашивал и, разумеется, выпросил у Ротшильда и других французских банкиров заём в два с половиной миллиарда франков.

Савва Иванович Мамонтов, наверное, так же, как Аполлон Николаевич Майков, был пленен широтою взглядов министра, свободой в слове, в прямоте оценок, в необычайной для государственного человека смелости. В спокойной смелости, когда язвы государства обнажаются с откровенностью, никак не ожидаемой. Каждому ясно, так может говорить врач, у которого есть рецепт лечения. В таких руках даже скальпель не страшен. Если — такой-то человек! — взял в руки скальпель, значит, знает, что надо отрезать.

В том и подлость. Всей учености — широкий лоб да пронзительный взгляд. Рука такого режет и впрямь уверенно, не дрогнув. Не потому, что умелая, а потому, что не от себя отрезает, потому, что не дорого чужое благополучие или даже сама жизнь. Это как у шпионов. В своей стране шпион всего лишь капитан, в чужой — глава торговой фирмы, пароходства, концерна; он покупает и продает, ворочает капиталами так, что у компаньонов поджилки трясутся, но — победа за победой. А победителей, особенно отважных, кто же осмелится судить.

Для Витте Россия — родина, но всю свою деловую молодость он жил среди «победителей», среди «отважных». Он не только усвоил стиль подобного отношения к делу. Он врос в эту жизнь, стал частью ее. Принять умом все это бывает легко — кажется игрой. Позже обнаруживается изумляющая выгода такой жизни. Игра становится захватывающей. Совесть хоть и трепещет крылышками, хоть и приходится в молодости эти крылышки подстригать, но со временем отмирает совершенно. О совести ли думать, когда сделана ставка именно на тебя и когда тебя выталкивают на самую макушку пирамиды. Где там сомневаться в правильности выбора. Успевай служить, а служа, купаться в славе, в богатстве… Не дорожить всем этим невозможно.

Однако ж сколько веревочке ни виться… В 1904 году министр внутренних дел, шеф жандармов Вячеслав Константинович Плеве положил на стол Николаю II письма, сообщавшие о причастности Витте к заговору «жидо-масонов».

Резолюция государя безнадежно усталая: «Тяжело разочаровываться в своих министрах». И пальцем не пошевелил.

А Плеве через месяц-другой был убит террористом эсером Е. С. Сазоновым.

Обвинение Витте в заговоре жидо-масонов — отнюдь не черносотенский поклеп на мудрого государственного деятеля.

Вот свидетельства человека весьма осведомленного — Алексея Александровича Лопухина. Во время суда над Мамонтовым Лопухин был товарищем прокурора Москвы, а с 1902 года директором департамента полиции. Но это не полицейское суконное рыло. Лопухин — аристократ, двоюродный брат князя Сергея Трубецкого. Он нарисовал такой портрет Витте: «Большой ум, крайнее невежество, беспринципность и карьеризм… Отсутствие элементарной научной подготовки и нравственных устоев было причиной того, что будучи государственным деятелем, он (Витте. — В. Б.) не был человеком государственным». Но этот портрет неполный. Витте — политик эры черного преображения, первая ласточка, точнее, одна из первых, «нового мышления».

Ошибается тот, кто видит в мудром Витте порядочного человека, для которого трусливый антисемитизм Николая II невыносим.

Будучи премьером правительства, диктатором, Сергей Юлиевич даже не подумал наказать за погром гомельских евреев жандармского ротмистра графа Подгоригани. Ему не дороги были ни честь русского дворянина, ни гражданская совесть, ни, тем более, слезы ни в чем не повинных еврейских семейств. Интересы Сергея Юлиевича узки, как лезвие бритвы.