Савва Мамонтов - Владислав Бахревский

Добившись концессии на строительство Ярославско-Архангельской железной дороги, Савва Иванович довеском получил завод промышленника Глотова, в долгах, как в шелках, тот самый Нижнеудинский, Николаевский. Чтобы возродить это производственно-финансовое ничтожество, пришлось брать деньги из кассы Северной дороги. Разумеется, власти «не замечали» подобного нарушения финансовой дисциплины.

Мамонтов, взваливая на себя махины-развалины, думал о будущем. О едином концерне. Николаевский металлургический завод — это сырье для Невского. Свой металл, свои рельсы, свои шпалы, свои паровозы. Нужно и вагоны свои иметь. Начинается строительство в Мытищах вагоноремонтного завода.

Сколько веревочке ни виться, говорят в народе…

1826 верст Ярославско-Архангельской бездоходной дороги, дороги будущего, истощили семейную казну Мамонтовых, но это был не крах, ступенька к новому благополучию. Деньги должны были вернуться со строительством линии на Вятку. Сибирско-Средне-Азиатская железная дорога превратила бы дом Мамонтовых в могущественную финансово-промышленную империю.

На все эти грандиозные затеи реакция Витте, который до сих пор ходит у нас в государственниках, была зловеще быстрой.

Концессию на строительство железнодорожной ветки Петербург — Вологда — Вятка у Мамонтова отобрали и передали в казну. Государственный указ отменил постановление Комитета министров, органа декоративного и неправового. Николай II, впрочем, бумажку подмахнул.

Дело было настолько нечистое, противозаконное, что министр финансов даже не пытался отмыться от грязи. Он влез в нее с головой: организовал судебное дело Мамонтова.

На бирже поднялась паника, акции Мамонтова упали ниже некуда.

Спасти от банкротства Савву Ивановича мог только солидный денежный заем. Пришлось заложить акции железной дороги в Московский банк Общества взаимного кредита — детище Чижова. Но из Петербурга последовал приказ: прижать Мамонтова. Банк послушно потребовал доплату, очень солидную. Савва Иванович, еще не понимая, для какой кошки стал он мышкой, кинулся за помощью к умнейшему, к справедливейшему Сергею Юлиевичу. Витте предложил обратиться к А. Ю. Ротштейну, директору Петербургского международного коммерческого банка, товарищу министра финансов.

Ротштейн был рад оказать услугу. Савве Ивановичу предложили перевести заложенные акции в Петербургский международный банк без доплаты, поставив всего одно условие: продать 1650 акций по цене, за какую они были заложены, и таким образом согласиться участвовать в банковском «синдикате».

В архиве Мамонтова, хранящемся в ЦГАЛИ, есть машинопись на французском языке без подписи, озаглавленная «Через десять лет после процесса». Читаем: «Как только синдикат был подписан, акции, благодаря баснословному таланту фокусника — директора банка, перешли в исключительную собственность названного банка… Общее собрание акционеров Ярославской ж.д., собрание исключительно русских людей, внезапно увидело в своей среде целый ряд интернациональных типов-брюнетов, представивших акции вышеназванного банка, которые не только перевернули все вверх дном, но и сняли даже висевший на стене зала портрет Мамонтова».

Снятие портрета не самое страшное в этом финансовом шабаше. Правление Ярославско-Архангельской железной дороги ушло в отставку еще в конце июля 1899 года. Директорам Правления Анатолию Ивановичу Мамонтову, Всеволоду Саввичу Мамонтову, Сергею Саввичу Мамонтову, председателю Правления Савве Ивановичу Мамонтову было предъявлено обвинение в растрате кассы железной дороги. Обвинение справедливое, но не смертельное. Деньги пошли на дело, на производство. Это были свои деньги, истраченные на восстановление и строительство своих заводов. Незаконно, но на свои, ради интересов государства. Ужасало другое. Акции Московско-Ярославско-Архангельской железной дороги были принудительно отчуждены в казну по убыточной цене. И тотчас проданы чиновникам банка. Разорение. Ротштейном и Витте. На министра финансов управы не доищешься.

Смеркалось. Савва Иванович сидел в Большом кабинете за огромным, пустым, как пустыня, столом, смотрел на фотографию жены — единственное, что оставил на столе.

Сердце щемило, как в детстве, когда хочется расплакаться и плакать, плакать, заливая слезами весь Божий свет.

Подумалось — предал ангела своего, Лизу, — и получил сполна.

Поднял глаза на «Ковер-самолет». Иван-царевич держал в руке фонарь, словно хотел посветить русской земле.

Выдвинул ящик стола, но тотчас задвинул. Принес с другого стола бумагу, чернильницу, перо. Написал быстро, не задумываясь над словами:

«Тянуть далее незачем: без меня все скорее и проще разрешится. Ухожу с сознанием, что никому зла намеренно не делал, кому делал добро, тот вспомнит меня в своей совести. Фарисеем не был никогда».

Вдруг подумалось: мог бы за тем столом все это написать. Привычка к столу. Привычка жить.

Записку спрятал во внутренний карман.

Снова открыл ящик, достал шкатулку. В шкатулке лежал револьвер. Пачка с патронами. Вставил в гнездо барабана один патрон, другой, потянулся за третьим и отдернул руку. Виновато улыбнулся. Почувствовал эту виноватость.

Положил револьвер в карман брюк, в специально вшитый карман. Почти во всех брюках были у него такие карманы.

Подошел к картине «Битва русских со скифами». «Хряснуть бы… Да кого? Кого?!»

Под одеяло захотелось, в теплое гнездышко.

Лег на диване, подобрав ноги к груди, рукой ощупывая револьвер.

Не желал ни борьбы, ни справедливости… Лучше всего было бы и впрямь… Но не хотелось Витте обрадовать. Вампира. Ах, как он ухмыльнется. И не при людях, наедине.

Задремал. Почудилось: диван покачивается, как вагон. Колес не слышно, паровоза не слышно, а скорость нарастала, нарастала. И вдруг понял — впереди тупик. Конец рельсам!

«Вот и хорошо, — сказал он себе, пробуждаясь. — Греха не надо брать на душу».

И пощупал карман.

— Савва Иванович! Савва Иванович! — Перед ним стоял Фотинька. — Полиция пришла.

Савва Иванович сел.

В кабинете было несколько полицейских и чиновник. Видимо, следователь.

— Господин Мамонтов! — не сказал, а почти прокричал чиновник. — По причине растраты в кассе Правления Московско-Ярославско-Архангельской железной дороги дом, принадлежащий вам, санкцией прокурора города Москвы подлежит обыску! Вам же вменяется в обязанность немедленно вернуть в кассу недостающую сумму, а именно, сто тысяч рублей!

Савва Иванович развел руками:

— Таких денег у меня нет. Деньги потрачены не на какую-то наживу… На строительство потрачены, на паровозы, пароходы, вагоны… Ищите, господа, ищите.