Река голубого пламени - Тэд Уильямс

Когда они приблизились к одному из холмов, Фредерикс замедлил шаг, ему явно не хотелось идти дальше. Орландо и сам чувствовал, что они вторглись на чужую территорию. Если остальной мультяшный мир, казалось, был сделан только для того, чтобы развлекать его создателей, то морозильник казался чем-то другим, местом, которое никому не принадлежало… тем, что скорее выросло, чем было создано.

Они помедлили перед ледяными могильными холмами, окружив себя облаком пара от собственного дыхания. Орландо снова охватило чувство, что они находятся там, где им не следует быть, что они здесь чужие. Наконец он протянул руку и стер слой инея.

Появилась обертка мороженого, она произвела почти комический эффект, разрядивший напряжение. Когда иней соскребли, цвета брызнули наружу, вызывающе яркие на фоне нескончаемой белизны, окружавшей курган. Но под словами «Мороженое Везунчик» была картинка — изображение ребенка, и страшная отчетливость образа наводила на мысль, что это больше, чем просто образец упаковочного оформления: казалось, в обертку вдавлено настоящее человеческое тело. Мальчик был одет в шорты, полосатую рубашку и старую кепку — такие носили когда-то давным-давно.

Его глаза были закрыты, рот — чуть перекошен. Поначалу Орландо подумал, что кто-то жутко пошутил, обернув свое изделие в картинку с мертвым ребенком. Потом Везунчик пошевелился, чуть дрогнули веки, слегка расширились ноздри, и тонкий несчастный голосок пробормотал:

— Холодно… темно… Где?..

Орландо отступил на шаг и, споткнувшись, едва не сбил с ног Фредерикса. Ни тот ни другой не заметили, как взялись за руки и пошли прочь от кургана.

— Это ужасно, — прошептал наконец Фредерикс. — Пошли отсюда.

Орландо покачал головой, опасаясь, что если заговорит, то потеряет самообладание. Он потянул Фредерикса вперед, далеко обходя курган, направляясь глубже в морозильник, но не мог изгнать из памяти спящего ребенка. Наконец он взял себя в руки и вернулся, чтобы снова разгладить иней на бледном лице Везунчика, потом вернулся к Фредериксу. Они пошли дальше в молчании.

По всем сторонам холмы теперь делались выше, некоторые были такими же большими, как мультяшные дома на нижних полках, но все были непроницаемы и таинственны из-за покрывавшего их льда. В некоторых местах, где иней истончился, лица просматривались как будто сквозь толстое, грязное стекло; лица по большей части детские, но попадались также стилизованные животные и еще какие-то трудноузнаваемые создания, замурованные в холодных грезах. В воздухе висели голоса, призрачное бормотание, которое Орландо сначала принял за игру своего воображения — слабые голоса, зовущие маму, протестующие против темноты — звуки, бродящие по кругу, такие же бесплотные, как ветер, плачущий в трубе.

Окруженный этими печальными, кошмарными голосами, Орландо не был уверен более в том, что же он искал; попытаться задать вопрос одному из этих спящих, попробовать каким-то образом разбудить их — эта мысль была отталкивающей. Он начал думать, что Фредерикс снова оказался прав, что поход в морозильник был ужасной ошибкой… И тут они увидели стеклянный гроб.

Он лежал в центре круга холмов, прозрачный, продолговатый, посеребренный инеем, а не солнцем, под белым покровом, как и остальные обитатели морозильника, но чем-то он выделялся, как будто ждал — как будто именно его им предназначено было найти. Другие голоса стихли, когда друзья приблизились к нему. Все с таким трудом приобретенные Орландо рефлексы сим-мира говорили ему, что нужно опасаться ловушки, и он чувствовал, что Фредерикс рядом с ним напрягся, как струна, однако это место словно опутало Гардинера чарами. Он почувствовал странную беспомощность и обнаружил, что не может отвести взор от гроба и идет прямо к нему. Орландо испытал небывалое облегчение, увидев, как из-под снега появляется обертка и осознал, что это была масленка, старомодная посудина для масла со стеклянной крышкой. Внизу удлиненными буквами, еле различимыми сквозь иней, было написано «СПЯЩАЯ КРАСАВИЦА — прекрасное сливочное масло».

Фредерикс тоже, как видно, впал в какое-то гипнотическое состояние, он не сопротивлялся и не возражал, когда Орландо наклонился вперед и расчистил окошко на стекле. Внутри что-то было, он так и знал — не картинка, а объемная фигура. Орландо протер окно побольше, чтобы увидеть ее целиком.

На ней было длинное, старинного вида зеленое платье, отороченное перьями и усеянное жемчужинками льда. Ее руки были сложены на груди, они сжимали черенок белой розы, лепестки которой облетели и лежали разбросанные на шее и плечах красавицы и на облаке темных волос. Глаза ее были закрыты, кончики длинных ресниц тронуты инеем.

— Она… она такая… печальная, — сказал Фредерикс придушенным шепотом.

Орландо не мог говорить. Его друг был прав, но это казалось совершенно неподходящим словом, все равно что назвать солнце теплым, а океан — сырым. Что-то в выражении рта девушки, в смутной сосредоточенности ее черт, словно вырезанных из слоновой кости, делало ее похожей на памятник спокойному несчастью; даже в смерти она была гораздо глубже заключена в свое горе, чем погребена в стекле и льде.

Потом глаза ее открылись — темные, поразительно темные, но замутненные морозом, так что она смотрела словно сквозь туманные окна. Сердце Орландо прыгнуло в груди. Казалось, то, что видели эти глаза, было ужасно, ужасно далеко.

— Вы… незнакомцы, — раздался вздох. Голос, казалось, шел отовсюду — и ниоткуда. — Незнакомцы…

Фредерикс разинул рот и замолчал. Орландо заставил себя говорить.

— Мы… мы… — он остановился, не уверенный в том, что могут передать простые слова. — Мы…

— Вы пересекли Черный Океан. — Ее лицо, как и тело, оставалось без движения, а темные глаза были неподвижно направлены вверх, глядя в никуда, но Орландо показалось, он чувствовал: где-то она боролась с чем-то, птица, запертая в старинной комнате. — Но в вас есть что-то отличное от других…

Вокруг стеклянного гроба вдруг поднялся туман, скрыв ее из виду.

— Зачем вы пришли? Зачем вы разбудили меня? Зачем вы вернули меня в это ужасное место!

—  Кто ты? — спросил Орландо. — Ты — настоящий человек? Ты заперта здесь?

— Я всего лишь тень, — вздохнула она. — Я — ветер в пустоте. — В словах ее сквозила страшная усталость, как будто женщина объясняла что-то, что никак не могло повлиять на ход событий. — Я… царица ветров и тьмы. Чего вы хотите от меня?

— Где… — Фредерикс изо всех сил старался совладать с голосом, который отчего-то срывался на писк. — Где наши друзья? Мы потеряли наших друзей.