Бенкендорф. Сиятельный жандарм - Юрий Щеглов

— Никого к дознанию не привлекать, — распорядился государь. — И кончить розыск!

Придворный роман в окружении прибалтийского ландшафта

Зима этого года как бы разделила и придворную жизнь, и жизнь самого Бенкендорфа после мятежа на две части. Пожар в Зимнем показал хрупкость существования даже такого мощного и красивого сооружения, как Зимний. Зато Аничковский дом полюбился императору еще больше. Несмотря на пространство покоев и громадный кабинет, он себя чувствовал там уютнее. Балы в Аничковом приняли оттенок интимности, какого раньше в Зимнем не ощущалось. И звезда божественной Амалии зимой и весной заблистала новым светом. В ней отразились и голубые искорки глаз императора, которому она нравилась все больше и больше.

Душа человека у подножия трона преданного сердцем и телом повелителя представляет собой неразгаданный клубок чувств и мыслей. Она лишена тех страданий, которые свойственны при определенных обстоятельствах обыкновенным — пусть и знатным, но далеким от трона людям. Государь — Божий помазанник, государь — Бог, и никакое его движение, никакое действие не может причинить боли и неприятности верноподданному. А вернее Бенкендорфа у государя ни до, ни после него не существовало. Верность Бенкендорфа признавали и недоброжелатели. Оттого-то и чувство к божественной Амалии, вспыхнувшее давно, иногда и неосознанно тлело в груди и вырвалось пожаром наружу, когда государь отступил и решил закончить мучительный для белокурой красавицы роман.

Романная стихия при александровском и николаевском дворе была в общем лишена искренних чувств. Двор отца императора Павла, несмотря на проделки Кутайсова и развращенность Аракчеева, носил черты большей сдержанности и осмотрительности. Суровая атмосфера в Зимнем и Павловске противопоставляла екатерининскому шабашу добродетельность и некую идеалистичность отношений. Послереволюционное нашествие французов расшатало нравы. Ферлакурство императора Александра не считалось большим грехом. Императрицы и великие княгини мирились с существованием официальных любовниц. Длительная связь императора Александра с Нарышкиной-Четвертинской воспринималась как само собой разумеющееся. Поговорка: быль молодцу не в укор — превратилась в принцип. При подобном положении вещей женщина обладала неравными правами и всегда находилась в униженном положении. Ее чувства и страсти гасили страх и вынужденные обстоятельства. Тайны любви становились известны и обсуждались почти открыто. Несчастные мужья, братья и отцы превращались в мишень для острословов. Женская прелесть нигде не ощущала себя в безопасности. Любой мог сорвать покров. Богатство, знатность и официальное положение не служили достаточной защитой. Однако условности этикета соблюдались, и особенно в Аничковом. Но красавицам от того не становилось легче. Об их переживаниях мало кто задумывался. Страдания соблазненных и покинутых не вызывали сочувствия.

Божественная Амалия, обладающая сердцем и умом, но не лишенная страстей и заблуждений века, очень быстро поняла разницу между Мюнхеном, где ей ничего не угрожало, и Петербургом, где она сразу превратилась в дичь. Она устала от ненужных ухаживаний и недолго сопротивлялась домогательствам вначале графа Адлерберга, а позднее и императора. Победа, одержанная им, ни для кого не осталась секретом. Вести о новом приключении баронессы Крюденер живо обсуждались при баварском дворе. Опечаленный услышанным Тютчев неоднократно восклицал в кругу близких:

— Боже мой, зачем ее превратили в созвездие… Она была так хороша на этой земле!

Баронесса часто отлучалась из Петербурга, сопровождая императрицу Александру Федоровну в путешествиях. Жизнь в России тяготила, но Нессельроде не давал мужу никакого другого назначения. Амалия понимала, кто удерживает его в столице. Просить кого-либо о содействии было бесполезно. Она чувствовала себя несчастной и разбитой. И когда Бенкендорф пригласил ее и мужа на неделю в Фалль — обрадовалась. Она много слышала об эстляндской мызе и надеялась, что там сумеет отдохнуть от комеражей и косых взглядов. Бенкендорф был мягок и ненастойчив. Елизавета Андреевна и дочери Бенкендорфа приняли с вежливой ласковостью. Неделя пролетела как во сне.

Фалль действительно чудесен. Он был до отказа наполнен достопримечательностями. Ей нравилось подниматься на гору и смотреть вниз на речку, которая бежала каскадом. Неподалеку рос густой лес. Плавные, посыпанные красноватым песком дорожки соединяли угрюмость поэтической природы с возделанностью роскошного сада. Вдали море вдавалось в него заливом. На горе стоял бюст императора. Внутри чугунного павильона была доска с фамилиями гостей, посетивших Фалль вместе с императором семь лет назад. Потом она снова поднималась на другую гору, где возвышалась Березовая башня. От нее через речку-каскад тянулся легкий мост, укрепленный только на трех камнях. Продуманность и изощренность Фалля поражали. Бенкендорф сопровождал Амалию, рассказывая подробно, как строилась и приращивалась мыза:

— Эта сторона речки называется Мюримойз. Я присоединил ее к Фаллю, купив землю у барона Икскюля.

Он говорил об имении, как о живом существе. Он действительно любил это место и всегда разрывался между Фаллем и Петербургом. Когда граф Орлов занял его место в коляске императора, Бенкендорф стал чаще наезжать в Фалль, оставаясь здесь подолгу.

— Развалины замка — своеобразная реликвия Икскюлей. Он был разрушен чуть ли не две сотни лет назад во время высадки на побережье шведов. Земля тут просто дышит древней историей.

Бенкендорф умел оказывать внимание гостям и превратить посещение в праздник. Амалия плавала на пароходе в Ревель и обратно, бродила по ажурным мостикам, поклонилась праху родителей Бенкендорфа, укрытому под готическим строением. Несколько раз они совершали прогулку к Рыбацкому домику на берегу моря. Бенкендорф держался с Амалией вежливо и не пытался сократить естественное между ними расстояние. Во всяком случае, если им суждено сблизиться, то не здесь, в Фалле. Однако Амалия уже все для себя решила. Этот могущественный человек нравился уставшей приятностью правильных черт лица, подчеркнутой аккуратностью сюртука или мундира, несуетливой мужественностью движений и манер. Он не был кичлив и разговаривал с адъютантом или конюхом без всякой аффектации. Он знал себе цену и не скрывал пристрастий и симпатий. Служебные обязанности его несколько угнетали, но он умел подбирать людей и заставлять их работать. Дубельт в III отделении играл первую скрипку, но никогда не решал без Бенкендорфа ничего из наиважнейших дел.

Они вновь встретились на балу, открывавшем зимний сезон в Аничковом дворце. И прямо с бала Бенкендорф увез ее на заранее приготовленную Дубельтом квартиру. Все их свидания с той поры проходили в одном из особняков на Литейном проспекте. Вместе не появлялись, и довольно долго их связь оставалась тайной. Однако во время поездки императорской семьи в Германию, куда Амалия последовала за сестрой, скрывать происходящее стало невозможным.

Возвратившись в Россию, Крюденеры переселились в Петергоф. Здесь в сентябре 1843 года на прогулке Амалия познакомила Бенкендорфа с Тютчевым, который проведал ее после долгого отсутствия. Бенкендорф знал о влюбленности поэта, помнил фамилию по отчетам заграничной агентуры, читал переводы немецкого поэта Гейне. Словом, имя Тютчева не вызвало удивления. Он сразу оценил живость беседы и наблюдательность молодого дипломата. Более того, Тютчев привлек Бенкендорфа рассуждениями о роли России в Европе, о ее будущности и о том, как улучшить нынешнее положение. Скрытое недоброжелательство извечных врагов России весьма заботило и Тютчева. Он написал проект документа, содержание которого Бенкендорф обещал изложить императору. Восточный вопрос на континенте не сходил с повестки дня. Во время беседы на аллеях парка Тютчев несколько раз читал стихи, которые возникали в его речи вполне естественно, как бы служа продолжением мысли:

В кровавую бурю, сквозь бранное пламя,Предтеча спасенья — русское ЗнамяК бессмертной победе тебя провело.Так диво ль, что в память союза святогоЗа Знаменем русским и русское СловоК тебе, как родное к родному, пришло?

Амалия однажды сказала Тютчеву:

— Удивительную пару составляете вы. Русский немец и немецкий русский. Какое единство взглядов! Кто бы мог подумать! Тютчев, сто лет не бывший на родине и не утративший к ней чувства. Кажется, что европейская культура, которой он пресытился, разожгла патриотизм.

Состоявшееся свидание

Бенкендорф выполнил обещание и перед самым отъездом в Фалль подробно познакомил императора со взглядами Тютчева, которые во дворце пришлись по вкусу. Он решил пригласить Тютчева отдохнуть несколько дней на мызе вместе с Крюденерами, которые отправлялись в Германию через Гельсингфорс, Стокгольм и Кальмар. Тютчев с удовольствием согласился. Пять чудесных сентябрьских дней они провели вместе в Фалле. Не все время они говорили о том, что заботило. Однако Бенкендорф о деле никогда не забывал.